Иван Вострышев - Зимой в Подлипках

— Сказку? Что же, это можно!

Аня знает, что у Матвея сказок целый короб. Как начнет рассказывать — заслушаешься. И сказки у него необыкновенные: в них глубокая старина переплетается с колхозной жизнью. Например, рассказывал Матвей, как Иванушка-дурачок свой колхоз прославил, как Лиса Патрикеевна птицеферму сторожила…

— Матвей Андреевич! Может, новенькую придумаете? — просит Аня.

Белов весело подмигивает Константину Ласкину, который все еще стоит на крыльце и прислушивается к разговору.

— Новенькую? Ладно, придумаю!

И сходит с крыльца.

Константин спрашивает Аню:

— Как дела, агитатор?

Аня безнадежно машет рукой и отводит глаза в сторону:

— Плохо, дядя Костя!

— Почему плохо? Беседу с доярками провела?

— Пробовала…

— Ну и что же?

— Провалилась с треском!

— Что, шумели бабы?

Аня молча кивает.

Константин трогает ее за плечо:

— Не горюй! Зайди вечером — потолкуем.

— Хорошо, зайду, — соглашается Аня.

На крыльцо вбегает Курдюмов:

— Константин Иваныч! Трактор угнать?

— А все привезли?

— Все!

Ласкин берет Курдюмова за пуговицу ватника:

— Вот что, Леша! Надо сделать еще одно доброе дело!

— Какое?

— Подвезти дрова Авдотье Рябцевой.

— Разве ей еще не подвезли?

— Нет.

Курдюмов хлопает рукавицами, сдвигает шапку на затылок.

— Сейчас сгоняем!

Он прыгает с крыльца и размашисто шагает к трактору.

— Пошлите за Авдотьей, она с вами поедет! — кричит ему вдогонку Ласкин.

Затем Константин входит в клуб. Здесь у окна над скамейкой склонился Геннадий Сверчков. Он режет алмазом стекло…

Надюха уже с час лежит на печке с открытыми глазами. Она выспалась. Ей легче. Смотрит она в темноту и прислушивается: не встает ли Зинка? Корову бы подоила, — это прежде всего. Лошади бы сена бросила, курам бы овса посыпала…

Слышит Надюха: хлопнула дверь. Это Зинка. Сейчас она выйдет на кухню умываться. Вот уже шаркает валенками. Щелкает электрический выключатель. Свет режет глаза. Щурится Надюха на Зинку и диву дается: зачем она вырядилась как на свадьбу?!

— Куда это ты? — спрашивает мать.

— В Москву еду.

— В Москву?! Ты с ума сошла!

— Пока еще не сошла. С вами поживешь — и сойдешь.

— Кому ты там, в Москве-то, нужна? Куда пойдешь?

— Куда хочу — туда и пойду!

— Заждались тебя там! Ты эти шутки брось! Иди корову подои!

— Пошли сношку!

Дверь хлопает — и Зинки нет.

Надюха слезает с печи. В окнах белеет зимнее утро. Она разжигает печь, потом выходит во двор. Надо накормить скотину, подоить корову.

Пока Надюха доила корову, обида на дочь уже прошла. Чует сердце матери, не жить Зинке дома. Уйдет она из колхоза, не привяжешь ее. Как пошла о ней худая слава — места себе Зинка не находит. Уйдет, ничего не поделаешь. А куда, к какому берегу прибьется? Не свихнулась бы — больно уж взбалмошная! А может, и на хорошую линию выйдет. Может быть, где-нибудь и найдет свое бабье счастье!

Вернувшись со двора, Надюха цедит молоко. Потом заглядывает в печь. Дрова разгораются. Стреляют искры. Садится на скамейку и смотрит в огонь.

Да, Зинка, видать, в доме не помощница. Надо Нюрку приручать. Она работящая, что и говорить. За что ни возьмется — все у нее в руках горит. Золотые руки! С такими руками можно разбогатеть!

Надюха мысленно переносится в Лужки, на колхозный рынок, и представляет себе, как Нюрка за прилавком вешает картошку. Проворная и ловкая. Покупатели удивляются: «Не девка, а молния!». Три часа поторговала — десять мешков продала. Денег полную кошелку набила. Едет домой. Гнедой трусит. Нюрка за кошелку держится — не потерять бы деньги! Подъезжает к дому: «Тпру!». С кошелкой бежит в дом: «На, маманя, тут три тысячи рублей — копеечка в копеечку!».

В мечтах своих Надюха видит, как затем едет Нюрка в Москву. Сидит в электричке. Возле ног у нее большая фляга с медом и мешок с бараньей тушей. Возвращается из Москвы и опять сует Надюхе кошелку денег: «На, маманя, тут три с половиной тысячи — копеечка в копеечку!».

Сладостные мечты у Надюхи!

К обеду возвращается Корней и рассказывает:

— Встретил Аксютку. Из Лужков шла. Картошку там, говорит, по три с полтиной с руками рвали.

— По три с полтиной! — Надюха таращит глаза, стараясь представить, какую уйму денег они упустили.

— С утра, говорит, и по четыре брали, — добавляет Корней.

— Гляди-ка ты, а?! — горестно вздыхает Надюха. — Какой барыш упустили! Теперь таких цен на картошку не жди! Раз в год такие бывают!

Входят Коля и Аня.

— Мам, обедать? — спрашивает Коля.

— Садитесь! — хмурится мать.

У Коли хорошее настроение. Здорово он сегодня поработал. И хотя за это ничего не заплатят, он все-таки доволен. В клубе будет тепло. Доброе дело сделал. Для всех. Это приятно!

Надюха наливает тарелки, ставит их на стол, и все берутся за ложки. Корней ест и смотрит на молодоженов. Смотрит с чувством собственного превосходства.

— Где были? — спрашивает он молодых.

— На воскреснике, — отвечает Коля. — Клуб утепляли.

— Воскресник ваш — глупая затея, — поучает Корней. — Клуб утеплять — зря время убивать. Запрягли бы гнедого, нагрузили бы сани картошкой — и марш в Лужки на рынок. Поторговали до обеда — сколько денег отхватили бы! Вам в колхозе за такие деньги два месяца надо спину гнуть!

— Ну пусть два месяца! — говорит Коля. — А торговать на рынке я не буду!

— Почему? — строго спрашивает Корней.

Коля морщит лоб, трет его ладонью.

— Там надо цену набивать… Не могу я!

— Цену набивать не надо, ее сами покупатели набьют, — спокойно разъясняет Корней. — Мы никого не неволим: хочешь — покупай, не хочешь — ступай!

— Нет, тять, не могу я! — Коля упрямо крутит головой. — Как-то стыдно!..

Корней оглядывается на мать, как бы приглашая ее послушать, какую околесицу несет ее сын.

И Надюха вдруг бросается в атаку:

— Гляди-ка ты, ему стыдно! А мы с отцом что же, бесстыжие? Мы не краденое продаем, а свое трудовое. Власть никому не запрещает, торгуй на здоровье. И рынки, и прилавки — все к твоим услугам! Продавай побольше, снабжай население!..

Коля пытается остановить мать:

— Ну ладно, мама, все ясно!

Надюха с минуту молчит, наблюдая за молодоженами. Она видит, как сын, склонившись к Ане, что-то тихо говорит ей. Та утвердительно кивает головой.

Корней опять молча оглядывается на жену, как бы призывая ее к новому наступлению на непокорных детей.

Глаза Надюхи нацелились на Аню — того и гляди, выстрелят.

— И ей тоже стыдно! — кипит, сердится она. — А за стол садиться не стыдно? Свинину лопать не стыдно?

— Мам! — Коля смотрит на мать с укором.

Нет, теперь Надюху не остановить. Закусив удила, она мчится вскачь.