Георгий Турьянский - MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA [Сборник рассказов 1996–2011]

Нет, пешком, только пешком, пока есть силы и не застроены многоэтажками тротуары.

Грохот вагона укачивает. Андрей Петрович едет на работу с двумя пересадками. В руке его толстый портфель с книгами. На самом дне портфеля хозяйственная сумка.

Знакомство тёти Нади с Карагановым действительно оказалось полезным. То ли оценку на вступительном экзамене профессор подправил, то ли и в самом деле Андрейка сдал сам. Но сейчас трудно об этом судить. На устном вступительном экзамене, где отсеивали по-страшному, Караганов подсел рядом, спрашивал мягко, не так, как других.

— Не волнуйтесь, молодой человек. Подготовились? Рассказывайте.

Андрейка рассказывает, заглядывает в лицо профессора. Профессор слушает спокойно, не перебивает, не задаёт обычных вопросов, которые способны кого угодно сбить с толку.

— Вас Андреем зовут? Твёрдая четвёрка. Поздравляю.

Караганов жмёт руку мягкой ладонью.

— Спасибо.

— Идите, привет Надежде Васильевне, и пусть тётушка ваша не волнуется.

Андрейка вбегает домой, кричит сходу в кухонную дверь.

— Привет Надежде Васильевне!

— Что? Как экзамен?

Племянник выжидает минуту. Наслаждается напряженной тишиной за закрытой дверью.

— Караганову сдал. Четвёрка. Пускай, говорит, тётушка ваша не волнуется.

— Так и сказал? Ну, слава Богу.

Дверь раскрывается, тётя шумно выдыхает, обнимает племянника, целует. Потом, когда никто не видит, отходит к своей кровати, достаёт, озираясь, почерневшую иконку из выдвижного ящика. Ящик забит чистым постельным бельём. Иконка спрятана в самом низу, у дальней стенки. Она подносит икону к губам, шепчет.

— Спасибо, тебе, Заступница.

Андрей Петрович в последнее время должен поднапрячься. Докторская диссертация, работа над которой так слабо двигается, это страшный, адов труд. Ноша гнетёт, но не ломает. Не на такого напали. Он работает по десять часов в день, пишет, перечитывает, пересчитывает. На рабочем месте, в институте, он набивает текст на компьютер и сразу распечатывает, листы складывает в портфель: с бумаги удобнее читать. Посмотреть написанное можно и дома. Привычка никогда не расслабляться. Жизнь бьёт жестоко, если расслабился, потерял над собой контроль.

Вечером Андрей Петрович в забитом до отказу транспорте едет в другой конец города. По дороге надо не забыть купить сметану, яблок, хлеб, чай и макароны. Вагон трясёт. Рука привычно сжимает эспандер. Раз-два, раз-два. Левой, потом правой.

Он вспоминает свой короткий неудачный брак с Любой. Их последний семейный день.

— Я просил порядка. Это сложно? Порядок начинается с мелочей: с зубной щётки, с вымытой тарелки. Хочу сделать тебе замечание.

— Я убираю.

— Убираю, — передразнивает он. — Убирать нужно к месту и ко времени. А ведь я говорил, что…

— Тебе всё не так. Хватит, — кричит Люба. — Я тебе не служанка какая-нибудь!

Она с грохотом швыряет грязную тарелку на стол. Но театрального эффекта не выходит. Тарелка не разбивается. Тарелка из голубого сервиза, подаренного на свадьбу тётей Надей, сделана из прочного материала, удар о стол ей нипочём. Тёти Надины вещи — добротные.

— Я ухожу, — у Любы начинается истерика. Тарелка и та — против неё.

— Уходишь. Куда же?

— К маме.

— Хорошо. Давай. Только уходи немедленно, пока не передумала.

Люба кидает в клетчатый чемодан вещи из шкафа. Андрей Петрович стоит, оперевшись о косяк рукой. Смотрит. Изгиб его руки красив, он это знает. Бицепс слегка перекатывается. Губы сжаты в ироничной ухмылке.

Но жена, не обращая внимания, кидает вещи. Её лицо, в тон чемодану, покрыто красными пятнами. Фигура Андрея Петровича закрывает ей проход к двери. Чемодан захлопнут на один замок. Плохо закрыт, ненадёжно. Люба кричит:

— Отойди, дай дорогу.

Андрей Петрович ждёт несколько секунд, затем медленно отклеивается от дверного косяка.

— Люба, не дури!

Жена пытается проскользнуть в отданное ей для побега небольшое пространство. Андрей Петрович пропускает её, а потом легко, мягким спортивным движением ноги, прижимает чемодан к косяку. Чемодан вываливается из рук Любы. Расчёт точен: ещё в падении клетчатая коробка раскрывается, вещи вываливаются на пол.

Жена с рёвом ползает по полу, собирает бельё обратно.

— Негодяй! Негодяй! — она в исступлении.

Андрей Петрович резко подходит, двумя пальцами берёт её за подбородок.

— Не называй меня так, я тебя очень прошу. Очень.

Люба бьёт кулачком по его руке, не больно. Он ухмыляется, но убирает руку. Лицо жены разбухло от слёз, оно красное, в нём больше нет ничего женского, оно теперь совсем детское. Нет, не детское. Оно Жалкое.

Андрей Петрович переступает через ползающую в коридоре Любу, его теперь уже бывшую супругу, и идёт на кухню. Стоит у окна, в кухне тихо стучат ходики: тик-так, тик-так.

Андрей Петрович поворачивает ключ старой кунцевской квартиры, входит в прихожую. В нос бьёт запах газа и давно не проветриваемого помещения.

Из глубины квартиры раздаётся скрип старой кровати. Слышен слабый, протяжный стон.

— Кто-о-о?

— Я.

— Андрейка, ты пришёл?

— Ну, а кто ж ещё?

Андрей Петрович проходит в спальню, достаёт из сумки продукты. Берёт со стола двумя пальцами грязное, с остатками творога, блюдце.

На кровати, в углу, лежит тётя Надя. Щёки её ввалились, седые волосы давно не мыты и не чёсаны. Взор её глаз мутный.

— Воды-ы-ы.

Андрей Петрович идёт в кухню, сначала ставит грязное блюдце в раковину, гасит газовую конфорку, потом набирает воду в стакан.

После перенесённого инсульта тётя Надя плохо передвигается, часто забывает выключить за собой газ, свет в туалете горит вообще постоянно. Всё это может плохо кончиться, поэтому важные документы: доверенности, пенсионная книжка и прочее давно оформлены на Андрея Петровича и хранятся в его отдельной квартире, в книжном шкафу, в старой, пятидесятых годов коробке из-под шоколада. Престарелая тётя совсем не в состоянии за собой ухаживать.

Она подносит стакан к губам, жадно пьёт воду, ночная рубашка её в некоторых местах протёрлась до дыр. Андрей Петрович видит под одеялом худые, в морщинах, похожие на две палки, ноги. Рядом под одеялом — чёрная иконка.

— Ела? — коротко спрашивает племянник.

Тётя Надя тянется слабой рукой к светлому пятну, к лицу Андрея Петровича. Глаза стали совсем никудышные.

— Ты сегодня ела? — ещё раз задаёт он свой вопрос.

— Ела, — тётя Надя кивает.

— Вот творог на завтрак, — он поднимает и подносит близко к глазам тёти свежую пачку, — остальное тут. Обед, ужин. — Не дури.

— Ты работал, Андрейка?

— Да.

— Как профессор Караганов? Работает?

— Хорошо работает, тебе привет.

— Сколько сейчас времени? — шепчет тётя Надя.