Георгий Турьянский - MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA [Сборник рассказов 1996–2011]

— Девять вечера. Пятница.

— Тяжело тебе, Андрейка?

— Тяжело.

— Посиди. Мне недолго осталось.

— Мне пора.

Тетя держится на прощанье холодной рукой за сильную ладонь племянника.

— Мальчик мой. Золотой. Иди.

Перед невидящими глазами тёти Нади светлое пятно, пятно не удаляется, ей спокойно.

Андрей Петрович идёт по пустынному тротуару. У него ровная спина, широкие плечи. Раз-два, Раз-два.

На небе вспыхнула и покатилась звезда.

Метеорит. Андрей Петрович успевает заметить только краешком глаза небесную вспышку. В городе яркие огни, звёздного неба стало почти не видно.

После душной квартиры холодный воздух бодрит.

Был бы сейчас жив Караганов, не стали бы эти старые олухи с кафедры упрямиться и тянуть с учёным советом. Он набирает грудью воздух. Раз-два, раз-два.

Франкфурт 2007

Германн Соломонович Цепкин представлял себе счастье примерно так: он сидит на лавочке возле деревянного дома, огород и сад наполнены зреющими овощами и фруктами. Дует приятный летний ветерок, а в доме, в кладовке имеется лопата и прочий инструмент. Огород оборудован для полива. И заходит он в кладовку, берёт в руки лопату, поковыряет землю без особенных усилий, потому что земля хорошо унавожена. Поковыряет до приятной усталости в руках и опять сядет на лавочку. Сядет и сидит: греется на солнце. Закрывал глаза и представлял себе счастливую жизнь. Потом открывал, и ему делалось страшно.

Всю войну Германн Соломонович прослужил на Кавказе в строительных войсках. Занимался постройкой дорог и получил странный подарок судьбы или, говорят ещё, вытащил счастливый билет — в нехорошее время не был посажен, расстрелян, послан на передовую, на верную смерть. Германну Соломоновичу исполнилось к концу войны двадцать пять лет, роста он был не великого и лицом не красавец. Продолговатое лицо, семитские глаза и семитский же нос. К тому же от сводок СовИнформБюро и частых мыслей про возможную отправку на передовую стали у него ближе к Курской битве выпадать волосы на голове, и болел желудок.

В графе «семейное положение» напротив его фамилии значилось «холост». Да и откуда в военное время могла у военного строителя появиться жена?

После войны сапёрный батальон, в котором служил Цепкин, не расформировали, а направили восстанавливать Сталинград.

На восстановление Сталинграда партия и правительство решились не сразу. Ходят слухи, что сперва хотели оставить всё, как есть, чтобы потомки могли гулять по разбомбленному, разбитому вдребезги городу и любоваться развалинами, как античным Римом. В отличие от древнего Рима развалины Сталинграда должны были, конечно, нести воспитательную функцию. Но якобы сам Сталин решил вопрос иначе — город восстанавливать. Может, оно так и было. Только заново отстраивать Сталинград должны были не простые строители, а военные. Потому что каждая улица, каждый дом, подлежащие сносу, напичканы были таким количеством мин и снарядов, что по сравнению с этим, любое минное поле покажется детской площадкой. На восстановление Сталинграда перебрасывали свежие части из тыла. И эти части несли небоевые потери, сопоставимые с боевыми в сорок первом. Жить приходилось в землянках, как на фронте. Здесь Германна Соломоновича продолжали мучить боли в желудке. Здесь он расстался с остатками своей шевелюры, и так изрядно пострадавшей в ходе битвы на Курской дуге, когда возможная передовая приблизилась совсем близко, и постарел лицом на двадцать лет.

Кое-как восстановив Сталинград, Цепкин перевёлся на строительство Волжской ГЭС в Жигулёвских горах. В горах неразорвавшихся фугасов находили поменьше, чем в городе, а главное — опытным строителям давали комнаты в бараках.

К концу пятидесятых ГЭС построили. Торжественно открыли станцию. Название у станции получилось витиеватое, но для тех времён вполне благозвучное и длинное, как сама плотина, «Волжская ГЭС имени ХХII съезда КПСС».

Жизнь потихоньку приходила в норму. Следовало поразмыслить и о семейной жизни и в первую голову увольняться из армии. Цепкин уволился на гражданку и устроился на тракторный завод — технологом. В новой своей гражданской жизни стал он отвечать за качество производимых на заводе тракторных деталей. Брак — дело на производстве ответственное.

И не только на производстве. В ту пору женщин, ищущих свою вторую половину, имелось кругом предостаточно. Наверное, и Цепкин смог бы найти для себя прекрасный вариант. Но он встретился с ткачихой вязальных машин Бабарихиной Марьей Гавриловной.

Бабарихина подметила его издали, на улице, спешащим семенящей походкой по своим тогдашним делам. Дела эти стёрлись из памяти Цепкина в тот же день по причине незначительности. Ткачихе он издали понравился, она не раздумывала долго и сама к нему подошла. Способ заговорить с незнакомым человеком она знала от своей матери.

— Вы оборонили? — спросила она, — я вот, иду, подняла, а вокруг никого нет.

Бабарихина поглядела в круглые от неожиданного вопроса глаза Цепкина. В руке она держала рублёвую бумажку.

— Так это не вы оборонили?

Цепкин похлопал себя по карманам, и согласился, что бумажка наверняка его. Так и познакомились.

Цепкину Марья Гавриловна понравилась. Была она полногрудая и широкобёдрая. Очень стабильная во всех отношениях. Марье Гавриловне бывший сапёр тоже нравился застенчивым характером. Для себя она особо отметила после двух месяцев знакомства, что сапёр-технолог не напивается с получки, как все мужики вокруг. Смотрелся маленький Цепкин на фоне Бабарихиной немного странно, но известно: в супружестве не это главное.

В первую ночь, однако, проклятая застенчивость сильно подвела Цепкина. Марья Гавриловна вздыхала, гладила бритую голову своего избранника и под утро заплакала. Ошибку Цепкин вскоре исправил. В 1960–му году родилась у него с Марьей Гавриловной дочка. Назвать её Цепкин хотел Кларой и настоял на своём. Имя Клара Цепкина выходило похоже на Клару Цеткин. А про Клару Цеткин он читал книгу и слушал один раз передачу по радио.

Жили они теперь хорошо, в центре, на площади Павших Борцов, в однокомнатной квартире.

Горячая и жадная до ласк Марья Гавриловна в кровати больше не плакала, к бывшему сапёру относилась с уважением, но без должного трепета. А Германн Соломонович, не имевший достаточного опыта отношений с женским полом, быстро привык к семейной рутине. И относился к супружеским обязанностям как к своего рода работе.

Работал Германн Соломонович на заводе всегда допоздна. Придя домой и наскоро перекусив, ложился в кровать. Обязанности, несмотря на усталость и недосыпание, исполнял, не уклонялся. После исполнения коих сразу засыпал. Жена ещё долго ворочалась и вздыхала. Не придав этим вздохам должного значения, Цепкин, а это выяснилось совсем скоро, совершил ошибку, или, говоря языком военным, стратегический просчёт.