Георгий Турьянский - MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA [Сборник рассказов 1996–2011]

— Пожалуйста. И, если что-то не так, обращайтесь.

Здесь галантные лётчики уступают места стюардессам и друг дружке. В обычной жизни и общественном транспорте они такой возможности лишены. Поскольку общественным транспортом не пользуются. Я сажусь туда, откуда мне издали машут рукой.

— Здравствуй, воздушный шарик. Ты уже занимаешь чуть больше места на земле. Взлетать стало трудно?

— А ты всё там же, в нашем «Голубом сале». Шёл бы к себе в «Ложку».

Это у нас обычный обмен колкостями. Вокруг радостные, ухоженные лица стюардов, их длинные пальцы украшают кольца. На их неземных лицах нет морщин и следов забот. Стюарды принадлежат к группе нетрадиционной сексуальной ориентации.

— Садись, покушай свою картошку с голубцами.

— А я не помешаю голубцам?

— Голубцы уже покушали. Сейчас они свалят, — говорит она мне по-русски и подмигивает.

«Голубцами» на языке Леночки зовутся стюарды-нетрадиционалы. Я-то знаю, что после язвительных немецких подруг ей приятно посидеть не в компании престарелых капитанов-дальнобойщиков и стюардесс «Евровингс» [10] « Евровингс » дочерняя компания Люфтганзы. в провинциальных красных шарфиках, а поболтать по-русски с «родным человечком».

— У меня к тебе вопрос, Леночка, как к профессионалу. Я смотрел вчера по телеку передачу. Про одну кассиршу, которую выгнали с работы. Имеет ли право начальник выгонять своего работника, если та проработала тридцать лет на своём месте и была уличена в краже одного евро и восьмидесяти центов?

— Нет.

— Но ведь доверие начальства навсегда подорвано. Так в передаче сказали.

Со стен к нашему разговору прислушиваются плакатные лётчики и стюардессы шестидесятых годов.

— Дураки они. И на кассе никогда не работали. Касса всегда не сходится с суммой проданного в конце дня. Ты крутись, как хочешь, обсчитывай, а себе чуть-чуть оставь больше. А то прогоришь. Так любой кассир делает. На кассе резерв должен быть. Я так думаю, десятка-двадцатка.

Вот что значит профессиональный подход. Какая она всё-таки умница. Хотя хитрая стерва, разумеется. Гораздо хитрее плакатных стюардесс, у которых всегда всё сходится до цента. Поэтому их, собственно, и приговорили к публичной казни, повешению на стенку, на всеобщее обозрение.

— Как протекает беременность?

— Всё хорошо. Уже больше не летаю. Пришла кое-какие вещи забрать.

— Знаешь уже, кто будет?

— Не знаю. А кто лучше?

— По мне, так мальчик. А лучше — не знать. Так спокойнее.

Леночка смотрит на меня внимательно. Видимо хочет, чтобы я дал ей пару советов по жизни и вообще поддержал. Я поддерживаю. Даю жизненные советы. О воспитании и развитии речи. От двух до пяти.

— Хорошо тебе тут сидеть, когда кругом на небе и на земле такой бардак, — завидую я ей. — К тому же твои дела во сто раз важнее всяких туманов. Главное — это спокойствие, причём заметь, в любом деле. А уж в твоём, и подавно.

— А что, у нас туман? — удивляется она. — Вроде бы на улице ясно.

— У нас одна полоса закрыта в связи с боковым ветром, а туман не у нас. В Мюнхене. Нашли, где построить аэропорт. На болоте.

— Как на болоте? — удивляется Леночка.

— А вот так. Очень просто. Мюнхенский аэропорт стоит на Эрдингском болоте, это болото осушали-осушали, торф вывозили-вывозили, только его не осушишь никогда.

Мне самому приятно, что я хотя бы об одном интересном факте могу рассказать стюардессе из её профессии. По большому счёту, я дилетант, где-то что-то читал, слышал, своим умом дошёл. Но какой из меня специалист? Смех один. Вот, Джек, другое дело.

Потом, всем известно, что кроме капитанов стюардессы никого всерьёз не воспринимают. Это их начальство и высший авторитет во всех вопросах. Зелёные глазки смотрят на меня с интересом. Челка съехала на слегка округлившееся лицо.

— И что?

— И вот что. Там у них на болоте сложные гидрологические условия. Стоят насосы, всё время качают воду. Иначе зальёт всё. У них в Мюнхене есть даже штатные водолазы. Чтобы чистить помпы время от времени.

— Водолазы в аэропорту? — она смеётся чисто и звонко.

— Окрестные «голубцы» ломают брови, плакатные тетеньки на стенах и за столиками молчат. Не над ними ли смеются?

— Я рад, что повеселил тебя, мне пора.

— Погоди, — она берёт меня за руку, — я хотела тебе кое-что сказать. У меня завтра анализ, ну-у, исследование. Я боюсь.

Вдруг в глазах Леночки появляются слёзы.

— Какое исследование, ультразвук?

— Нет. Они сказали, надо обязательно сделать анализ околоплодных вод. После анализа выясняется, ребенок нормальный или нет.

Я не любитель давать советы беременным женщинам, к тому же я не врач. Если она решила, что я разбираюсь в гидрологических условиях Мюнхенского аэродрома и, следовательно, специалист по околоплодной жидкости, то это заблуждение. Но меня уже не остановить. Этот идиотизм с околоплодными водами нам в свое время стоил тоже кучу нервов.

— Послушай меня внимательно, Лена. Не ходи туда. Это гадкое исследование. Оно никого ещё не сделало счастливее, от него одни неприятности. Забудь, что тебе говорят врачи, слушай меня.

— Джек говорит, что надо идти…

— Плевать на Джека. Скажи, ходила. Всё нормально. Зачем тебе исследование?

— Оно показывает, здоров ли ребенок.

Я стараюсь говорить спокойно, как только умею. Действовать аргументами и одновременно напирать на совесть.

— Смотри, это исследование не стопроцентное, с моей точки зрения, опасное. И в других странах его вовсе не делают. Только по желанию. Тебе проколют живот иглой и могут повредить плод. Это дрянь, на которую нельзя соглашаться. Они просто деньги получат ни за что. А результат показывает только, есть ли синдром Дауна. Больше ничего. Если результат плохой — аборт. Ты что, пойдешь на аборт?

— Конечно. А что делать? Не урода же рожать! Зачем мне ребёнок — Даун?

Вот она, проблема современных женщин. Всё должно быть стопроцентно хорошо. Если плохой муж — развод, плохой ребёнок — аборт. Как это всё наивно, а, главное, глупо.

— Пойми же ты, есть сто тысяч других болезней, от которых умирают и болеют дети. Не надо мучить его, — я показываю на живот.

Она морщится, мои высказывания ей не нравятся. Какой-то фатализм от них исходит. У меня совершенно нет времени. Я впопыхах прощаюсь, мы вместе выходим на улицу, идём вдвоём. За спиной нам машут руками «голубцы». Они, разумеется, в своё время с успехом прошли тесты на нормальность.

— Если родится здоровый мальчик, назову в честь тебя. Я ещё хотела про коляску спросить… Вам коляска нужна? Ваши дети выросли уже.

— Конечно, не нужна коляска, забирай. Леночка, мне некогда. Давай созвонимся. Есть у тебя ручка?

— Нет, — она смотрит на меня растерянно. Потом радостно бьёт себя по лбу. — Комэйл! [11] От английского «company mail» — почта компании, система корреспонденции, доступная только работникам фирмы.