Георгий Турьянский - MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA [Сборник рассказов 1996–2011]

Дрожь пробегает по спине,

Тело все время болит,

Прощайте все, я должен идти,

Должен оставить вас всех и смело взглянуть в лицо истины.

Мама, о, (В любом случае, ветер дует.)

Я не хочу умирать,

Я порой желал бы вообще не появляться на белый свет.

Я вижу маленький силуэт человека,

Скоморох, скоморох, станцуешь ли фанданго,

Гром и молния очень, очень напугали меня.

Galileo, Galileo,

Galileo, Galileo,

Galileo — Figaro — Magnifico -

— Я просто бедный парень, и никто меня не любит.

— Он просто бедный парень из бедной семьи,

Избавьте его от уродства.

— Дешево досталось — легко потерялось, вы мне позволите уйти?

— Именем Аллаха! Нет, мы не позволим тебе уйти. — Позвольте ему уйти.

— Именем Аллаха! — Мы не позволим тебе уйти. — Позвольте уму уйти.

— Именем Аллаха! Мы не позволим тебе уйти. — Позвольте ему уйти.

— Не позволим тебе уйти — пустите меня! (х2)

— Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.

— О, мама миа, мама миа, мама миа, позволь мне уйти,

Вельзевул припрятал дьявола для меня, для меня, для меня.

Так ты думаешь, что можешь швырять в меня камни к плевать мне в лицо;

Так ты думаешь, что можешь любить меня, обрекать на смерть.

О, крошка, ты не можешь со мной так поступать, крошка.

Просто нужно бежать, просто нужно бежать отсюда.

Ничто не имеет значения,

Все это видят,

Ничто не имеет значения, ничто не имеет значения для меня.

Всегда, ветер дует…

Франкфурт 2009

Страны и народы разделяют не горы бетона, а алюминиевая будка, похожая на телефонную, и унылое лицо пограничника за стеклом. Я прохожу сквозь железную калитку, которая слегка (иначе нельзя), не больно даёт мне пинка под зад.

Так я приезжаю в Россию. Со мной жена и дети. Мы едем к родным корням. Мы с женой считаем, что наши дети должны знать и понимать Родину. Чтобы, быть может, потом её полюбить.

Я говорю себе, что приезжаю сюда не ради пограничника и таможенника. Я стараюсь как можно скорее удрать подальше в деревню, в глушь, туда, где в помине нет цивилизации. Нравы там не испорчены.

Мне могут сказать, что таких деревень на карте не осталось. И как раз в деревне всё полностью испорчено.

Нет. Такие деревни есть, правда они спрятаны от глаз, ведь и мы прячем подальше от таможни всё самое ценное.

В глуши, куда мы едем, собрался народ из разных уголков России, чтобы жить другой жизнью. Вы уже догадались, что деревня не совсем обычная. Тут живут люди, как жили их предки в старину. Телевизоров, радио и газет нет. Есть, правда, мобильные телефоны и интернет. Дети ходят в сельскую школу, где им преподают по Ушинскому. Трапезы совместные и очень вкусные в русском стиле. А я как раз любитель экзотических блюд. Назовём деревню условно «Дубрава».

Есть небольшое «но». Нас женой в Дубраве за русских не считают. Мы «немцы».

К иностранцам в Дубраве отношение особое. Как к редким тропическим цветам. Пусть мы и не настоящие иностранцы. Но это неважно. Нас любят особенной любовью. Наша воспитательная задача — совместно с нашими детьми поработать и помочь местным жителям, чтобы привить своему потомству трудовые навыки. Этими навыками сам я не могу похвастать, потому как, я лично, умею немного. Такая слабая приспособленность может кончиться плохо: вас пошлют на самое неинтересное рабочее место, мыть нужники или грузить в самосвал мусор. Поэтому я всегда готовлюсь к поездке и беру с собой особую одежду: теннисные рубашки Хуго Босс.

Мой расчёт следующий: когда местные увидят изысканную футболку, им не захочется портить столь ценную спецовку, и её владельца пошлют в более приличное место. Пока что мне мои уловки полностью удавались.

Как-то утром после плотного завтрака меня с детьми послали копать яму. Я надел дорогую коричневую трудовую майку, которую уже упомянул. Труд в Дубраве организован не самым лучшим образом. Если вас отправляют выполнить задание, то необязательно скажут, как это сделать и, главное, для чего. Зато и спрос с вас невелик. Скажем так: сделал — молодец, нет — попробуй в другой раз. Орудия труда вам надо добывать самим.

Все народы имеют сильные и слабые стороны. Русский народ славится как целеустремлённый, готовый броситься на помощь по первому зову и упрямый. Так я учу своих детей, читая им А. Фадеева, Б. Полевого и А. Н. Толстого.

Пробегавшие мимо меня с легкомысленным видом жители Дубравы ничем не могли мне помочь, отмахиваясь от вопросов, как от мух, являя всем своим существом полную противоположность героям «Повести о настоящем человеке». Жара и поведение окружающих делало меня все более похожим на бразильца Жоржи.

После часовых поисков лопат, мои дети убежали на речку купаться. Я же с настойчивостью, которую приобрел, читая отечественных авторов, продолжил поиски.

Заполучив в конце концов некий инструмент, насаженный на длинную палку, я не совсем понимал, где копать и на какую глубину. Назначение ямы мне не совсем было понятно.

Решив для себя, что яма будет выгребная, я выбрал место в тени большого дерева, там солнце печёт не так сильно. Я нарисовал на земле квадрат и с воодушевлением приступил к рытью, страшно довольный первым успехом. Мне пришла в голову мысль, что будь мой характер американским, я непременно украсил бы свою работу по разыскиванию инструмента каким-нибудь высокопарным титулом. Например, «Операция Всесокрушающий Напор».

Когда операция достигла апогея, я обнаружил, что лопата упёрлась в толстые корни дуба.

С одной стороны было жаль бросать работу, но и лопату, с таким трудом добытую, мне было жаль. Я задумался. Подобная встреча, человека и дуба, имеет, если вдуматься, глубокий метафизический смысл. С одной стороны — мятущаяся, непостоянная двуногая тварь, норовящая копнуть поглубже и взять побольше. С другой — вечный хранитель Дубравы, дающий тень уже, быть может, пятьсот лет.

Из задумчивости меня вывел человек огромного роста с окладистой седой бородой, настоящий русский богатырь. Под стать дубу.

— Перекур? — поинтересовался богатырь.

— Перекур, — ответил я.

Мы познакомились. Богатыря звали Михалыч. Ознакомившись с трудностями, вставшими на моём пути, он принял соломоново решение. Пока дуб не завалился и никто меня не видел, закопать поскорее яму. Так мы и поступили.

— Ты из какого города? — спросил Михалыч, сгребая землю огромными башмаками.

— Родом?

— Да не родом, а живёшь где?

— Во Франкфурте.

Мой новый знакомый поведал мне свою историю. Его семья, оказывается, давно уже перебралась в ФРГ. А он остался здесь.

— Я из поволжских немцев. Но не могу там. Не моё это.

Едва ушёл русско-немецкий богатырь, как подошла старушка-молочница, чья дочь жила теперь в Баварии. Старушка поделилась со мной проблемами межнационального общения. Внук не понимает ни слова по-русски. Постепенно мне становилось очевидно, что моя Родина кардинально поменялась за те 20 лет, которые я провёл вдали от неё. Переезд в другую страну не является больше чем-то особенным, если даже из Дубравы столько народу живёт на две страны.