Георгий Турьянский - MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA [Сборник рассказов 1996–2011]

Это точно. Если бы закончил не вовремя, как бы мы сейчас расплатились за выпускной вечер? Про учёбу я и не говорю. Если бы окончил не здесь, откуда бы узнал про панфиловцев?

«А зачем всё это знать? Подвиг оказался вымыслом?» — спросят некоторые. Ну и что? Вся наша история построена на превратно изложенных или выдуманных фактах. Чья-то заботливая рука располагает эти факты в более или менее правильной последовательности. Вот, у Аскара Кожабергенова неувязочка вышла с хронологией… Вам не всё ли равно? Только моя Россия лежит у меня в сердце, как рассказанная мне кем-то в детстве легенда. Там, наверное, тоже тьма вымысла. Я сочиняю эту легенду сам. Каждый божий день.

Следующий свой день я провёл с отцом. Отец с загадочным видом провёз меня две остановки на метро посмотреть «одно интересное место».

Интересным местом оказался новый торговый комплекс «Щука». Находится комплекс возле метро «Щукинская», отсюда и название. Многоэтажное светло-коричневое здание выпирает из земли и заслоняет собой всё вокруг.

Я подумал, что на подсознательном уровне такое название может оказывать отталкивающее воздействие: щука — хищная рыба, а от хищников лучше держаться подальше. Хотя извращённая психика современного человека сама толкает и тянет его сделать шаг в пасть врагу…

Когда мы туда вошли и поднялись на эскалаторе, я подумал, что эскалатор выехал где-то в Германии. Оформление магазинов, товары — сплошной западный стандарт. Рестораны, правда, оказались с местным колоритом: «Колбасофф», «Крошка-Картошка» и «Ёлки Палки». Отец очень желал удивить меня, весь его вид говорил: «Мы умеем не хуже вашего, ведь, правда?»

Как мне было объяснить ему, что Москва сейчас умеет не хуже, а лучше нас. Потому что давно обогнала Европу по всем коммерческим статьям.

Потом из одного милого отделения связи я отправил зеркало в Волгоград, уехал со спокойным сердцем на дачу и пробыл там остаток отпуска, копаясь в семейном огороде и купаясь в речке.

Как-то раз, по дороге на пляж низко надо мной пронеслись две чайки. Я приношу извинения за столь избитую, набившую оскомину деталь, но именно чайки здесь очень к месту. По окраинам Москвы этих птиц теперь можно встретить часто. Итак, чайки летели на ближайшую помойку по своим делам… Чайки поднимут наш взор над землёй, вынесут нас на низенькую околоземную орбиту. Большего и не требуется. Дальше мы включим маршевые двигатели воображения, и мысленно устремимся в прошлое.

Я поглядел на небо, представил себе бурное море и вспомнил про панфиловцев. Я решил, что было всё по-другому.

Чайки летели…

Когда у политрука Клочкова кончились патроны, потому что выдавали их поштучно, а противотанковых ружей не имелось вовсе, когда из тысячи человек, осталось их не больше сотни, когда трусы и негодяи оставили позицию, а сами побежали из расположения части, когда политрук выбросил пистолет за ненадобностью и крикнул Добробабину в лицо: «Предатель, стреляй в спину!», а Добробабин только ухмыльнулся в ответ и назвал его сволочью, вот тогда понял Клочков, что ждёт его смерть и у красных, за разложение боевой единицы РККА, и у немцев, потому что коммунист, и сдадут его свои же.

Он вылез из окопа навстречу холодному ветру, перемешанному со снежной крошкой и, шатаясь, побрёл вперёд по снегу без всякой цели. В голове гудело от усталости и голода. Он подумал, что нелепо прожил свою короткую жизнь, что никого не вдохновили его слова и выстрелы, ведь и надежда таяла на глазах. Смерть его тоже показалась глупой, не так он себе её представлял.

Потом раздался хлопок, он упал, не успев додумать чего-то важного, и белый саван смерти накрыл его навсегда…

А немецкие танкисты ругали в это самое время начальство, которое послало их в наступление сперва по болоту, теперь по снежной пустыне. Грузовики с сухим обмундированием и топливом застряли, чёрт его знает где… Два танка рычали моторами, гусеницы вяло разбрасывали в стороны комья снега и грязи.

Добробабин танков не видел, а только слышал сквозь ветер отдалённые посторонние звуки. Он по-деловому собрался, поковырялся в кармане, нашёл там алюминевую ложку, завёрнутую в платок. Затем подошёл к лежащему на земле в окопе человеку и вынул у того из кармана кусок хлеба. В другом кармане лежала фотография молодой девушки с длинной косой и солдатское удостоверение на имя Шадрина Ивана Демидовича. Добробабин задубевшими от мороза, чёрными крестьянскими пальцами завернул в платок хлеб, собрал у убитых солдатские книжки, убрал их за пазуху, фотографию выбросил.

Дрались они неплохо, но что ж можно сделать? Оно ведь как? Плетью обуха не перешибёшь. Разве ж можно бутылкой танк поджечь? У фрицев на их участке фронта аж целых четыре танка!

Шадрин получил пулю от Клочкова, когда заявил, что обморозил ноги и ему надо в госпиталь. Теперь он лежал, уткнувшись головой в пустой патронный ящик.

«Если бешеной собаке дать волю, всех бы до смерти загрыз, — думал Иван Евстафьевич. — Собаке собачья смерть. Сам сказал, в спину стреляй. Думает, я его без приказа убить не сумею».

Двоих за дезертирство приговорил в их роте к расстрелу ненавистный Клочков. Неубранные тела лежали в окопе, из которого минуту назад вылезал и сам политрук.

Вдруг до уха Добробабина донёсся слабый стон. Стонал Шадрин. Значит, ещё живой, Иван Демидович.

Добробабин расстегнул шинель, послушал у тёзки сердце. Оно едва слышно стучало. Подтянул к краю бруствера обмякшее, едва живое тело, выбрался наверх и вытянул за собой Шадрина. Один Иван тащил к перелеску другого Ивана, предчувствуя, что не дойти им вдвоём…

Если бы Ивана Евстафьевича спросили, какое сейчас время суток, он не ответил бы. Смешалось и перепуталось всё в воспалённом сознании: холод и суета отступления, отсутствие еды и питья, и ожидание неминуемой смерти. Но в роковой момент сказалась живучесть, «непотопляемость», крестьянская косточка. Поэтому Клочков лежит сейчас лицом вниз, а он, боец Красной Армии Добробабин, уходит в тыл из сущего ада. «Давай, Ваня, помаленьку, авось и заметют нас свои… Что ж ты тяжёлый-то такой»?

Впереди, в каких-то пятистах метрах от окопа танкисты Вермахта тем временем открыли люки своих танков. Танки были чехословацкого производства, но простые и надёжные. Своих, немецких, не хватало.

«Глуши моторы», — раздалась отрывистая команда на немецком языке.

— Колонна грузовиков с топливом и питанием застряла где-то, — принялся объяснять старший.

Немецкий офицер стоял перед солдатами, выглядел он совсем молодым. Черты лица имел тонкие, слишком красивый «ненастоящий» для войны, которую вела в России его армия.

— Разобъёмся на две группы и попытаемся найти грузовики. Радиосвязь мы потеряли полчаса назад. Значит, армейский «Опель» километрах в пяти отсюда. Идти будем только вдоль того, что называют здесь дорогами. Да поосторожней, у русских имеются на вооружении кавалерийские части. В такую метель нарваться на них — верная смерть.