Георгий Турьянский - MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA [Сборник рассказов 1996–2011]

Катя резко отстранилась и засмеялась.

— Неопытный. Первый раз? Кто же целуется, наевшись лука?

Костя покраснел и ничего не отвечал. Это было какое-то наваждение. Потом им надоело сидеть, они поехали на «Пушкинскую» и пошли по бульвару, как тогда, в первый раз. Прошли ещё, наверное, километр.

— Поехали ко мне, — предложила Катя.

В квартире на первом этаже пахло тем же запахом, что и от Кати. Когда они вошли, в доме кто-то был.

— Мама, — сказала Катя и обречённо вздохнула.

Из кухни показалась женщина очень похожая на свою дочь, но с морщинами и располневшая. Она не стала здороваться с Костей, а только помахала ему половником. На табурете, спиной сидел высокий человек в кожаной куртке, какие носят пилоты. Он даже не обернулся.

— Не обращай внимания, отчим приехал, пошли, — объяснила Катя.

Костя робко прошёл в комнату. Сели на диван. Катя стала показывать ему свои работы, картины. Иногородний студент никогда раньше ничего подобного не видел. Вернее видел, в журнальных репродукциях. На выставках и в музеях именно такие, скорее всего, и висели. Он взял одну, приличных размеров и стал вертеть её и так, и эдак. На поле из жёлтого сена стоял человек с граблями на плечах. Лицо было лишь очерчено, из глаз текли слёзы. На других картинах тоже были люди с серпами и граблями. Голова Костика совсем отказывалась работать. Это ты сама так? — удивлялся он. — Что это? Как ты это делаешь? — только и мог пролепетать в восторге Катин гость.

— Я с шести лет была в художке, — ответила Катя легко и беззаботно, словно быть с шести лет в «художке» — дело ясное и совершенно рядовое.

— Где-где?

— В художке, в художественной школе. Мы так её называем.

— Кто это, «мы»?

Катя засмеялась.

— Ну, художники. Мой папа. Он тоже художник, только с нами давно не живёт.

— Катя, если мы поженимся, я… не знаю. Я… очень тебя стану любить, — признался Костя и покраснел. Глаза и длинные ресницы его часто хлопали. — Но ты должна обещать мне изменить свою жизнь…

Катя не дала договорить, засмеялась, сама прижала Костю к себе и на сей раз умело поцеловала его в губы.

— Вот как надо.

На обратном пути Цыганков всё думал, про незримых своих соперников: поклонников, художников. В руках он бережно нёс подаренного ему крестьянина с граблями. Когда пришёл в общежитие, первое, что ударило в нос, запах немытой посуды.

— Из тебя моча течёт, — пробубнил Кондратенко в сторону.

Костя уперся взглядом в жирное пятно на штанах, достал из кармана фольгу и снял пиджак. Он рассказал соседу, как гулял с Катей, про будку с шаурмой и про отчима, про маму, папу и «художку». Показал картину.

Кондратенко покачал головой, открыл форточку. Потом собрал все силы и смачно плюнул вниз.

Самое ужасное, думал Костя, что вместе жить никак невозможно. Ни жилья, ни денег. По всей вероятности, придётся делить квартиру Катиной мамы. И жить в Катиной комнате. А тут ещё эта армия. В Москве, может показаться на первый взгляд, легко укрыться приезжему. Но это только кажется.

И тут она напросилась гости и пришла, как королева. Огляделась, села на краешек стула осторожно и разглядывала подаренное полотно. Крестьянин висел над кроватью. Минуты две они были одни, словно тайно сговорившиеся преступники, ожидающие неминуемого появления свидетелей их гибели.

Вот раздался кашель и, шаркая стариковскими тапочками по грязному линолеуму, в «трёшке» возник Кондратенко, подпоясанный солдатским ремнём. Он покачивался из стороны в сторону, как рыбный траулер. Пахло от него соответствующе: смесью кильки в томате и дешёвого спирта. Он как раз попал в аврал. Сессия была на носу. В одной руке Кондратенко дымилась самокрутка, в другой он нёс перед собой чашку с остатками кофе. На лице читалось желание занять рубль.

— Ё-моё, — начал было сосед Цыганкова, но осёкся и разом перестроился.

Чашка с остатками кофе описала в воздухе круг.

— Сергей Борисович Кондратенко, — поклонился вошедший. — Добро пожаловать в наш апартамент. Вы Шарон Стоун?

Катя тоже поднялась с места и представилась, распространяя чудные волны вокруг. Мухи с газетного абажура оживились.

— У нас тут немного не убрано, — принялся Кондратенко знакомить гостью с внутренним убранством помещения, — Этот шкаф сделан без единого гвоздя, лучше не рисковать. Вы можете положить плащ прямо на коробки. Работа нашего третьего отсутствующего товарища приносит богатые плоды.

— Его зовут Резо. Мне Костя рассказывал, — кивнула Катя.

Кондратенко всё больше нравилась роль экскурсовода.

— По секрету. Наш Резо — потомственный грузинский князь. Вот эти хреновины, которые ему вчера доставили, и есть основа его благополучия, — он кивнул на коробки, и лицо его просветлело от приятных воспоминаний. — Час таскали. Потом у нас состоялась дружеская вечеринка.

Катя подошла к несчастному шкафу с одной дверцей. Кроме дверцы шкафу недоставало и ножки. Чтобы шкаф окончательно не упал, ему подставили стопку книг. «Малевич. Супрематизм», — прочла Катя золотую надпись на пыльной искорёженной обложке и украдкой дёрнула губой.

Потом подошла к зеркалу и оглядела себя. В мутном отражении Кондратенко склонился к Косте и принялся что-то сипеть, стараясь не быть услышанным Катей.

— Чего сидишь, как у тёщи на блинах? Сгоняй по комнатам принеси пожрать, — прошипел голос в ухе Цыганкова.

— Угу, — подтвердил юный Костолевский. — Кать, я сейчас. Принесу нам ужин.

Костя выскочил, вдали бабахнуло, скрипели половицы, мухи описали над абажуром круг.

— Вам не нравится супрематизм, Сергей? — обернулась Катя, показывая пальцем на книгу-подпорку.

Кондратенко и ухом не повёл. Щёлкнул костяшками пальцев.

— У каждой вещи своя функция. У меня к вам встречный вопрос. Почему на вашей картине крестьянин шагает по полю с садовыми граблями?

— Деревня, — пожала плечами гостья. — С чем ещё ходить колхознику?

— С поллитрой, — без тени улыбки ответил Кондратенко и холодно уставился на Катю, будто присматривался, чем её ударить.

— Не остроумно.

— Миноискатель, думаю, ему бы тоже подошёл…

— Я сейчас уйду, если вы не прекратите!

— Не уйдёте. А с граблями деревенские сейчас не шляются. Трактора!

Цыганков вскоре вернулся, неся в руках салат и вино. Катя раскрыв от удивления глаза, смотрела на башкирского студента. Настроение её успело упасть и вновь взлететь. Кондратенко разглагольствовал:

— У нас очень активная вечерняя и ночная жизнь. Как говорит Цветаева: «Кто спит по ночам? Никто не спит!» Прямо про нашу общагу.

Вернулся с работы усталый Резо, пристроился у стола. Был по обыкновению молчалив. Костя побежал на кухню, достал и отмыл нож. Дал его гостье.