Георгий Турьянский - MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA [Сборник рассказов 1996–2011]

Лошадёнка горца выбивалась, казалось, из последних сил и иногда вовсе останавливалась. Возница пел свою песню на языке горцев и изредка стегал лошадь, когда она спотыкалась.

Возница и молодой человек сильно бы удивились, если б узнали, что через какую-нибудь сотню лет дороги в Европе начнут покрывать ровным и удобным для проезда материалом. И достигнут в этом своём предприятии таких невиданных успехов, что дороги из скучных и непроездных в распутицу превратятся в артерии и нервные окончания целых государств. Лошадей начнут потихоньку забывать, а расстояния будут преодолеваться гораздо быстрее, нежели во времена нашего повествования. Дойдут эти новомодные веяния и до Кавказа.

Однако ни возница, ни молодой высокий человек этого знать тогда не могли. Тем более бы удивило их то, что дорога, которой шёл молодой человек, приводя в негодность свои сапоги, в отличие от европейских, ещё сотню лет будет оставаться таковою, разбитой и неухоженной. А потом, в следующую сотню лет, придёт в полную негодность. Правый сапог на носке высокого совсем порвался, сильно начал натирать ногу и мучить хозяина. Тот стал прихрамывать и решил, пока каблук совсем не отвалился, сесть в повозку, невзирая на всё своё сострадание к выдохшейся кобыле.

— Скажи, любезный, успеем мы до темноты? — поднял лицо высокий к вознице и устроился рядом поближе, надеясь расслышать ответ из-под шапки. С первого вопроса понять, что ему ответит проводник, он не надеялся и собирался задать ещё пару наводящих вопросов.

Возница кивнул и быстро показал рукой с зажатым в ней хлыстом в сторону небольшой отвесной скалы впереди, нависавшей над головами всех проезжавших по этой дороге. Изо рта возницы раздалось: «Полверсты хозяин…»

Сразу после этого возница вздрогнул и начал хрипя заваливаться набок. Лишь когда поводья выпали из рук, а тело полностью распласталось на дне брички, рядом с двумя дорожными чемоданами, эхо донесло звук ухнувшего вдали выстрела.

Длинный по-кошачьи изогнулся, выхватил ружьё, лежавшее позади возницы, согнулся в три погибели и, стараясь казаться незаметным, подбежал и схватил за уздцы лошадь. Последние слова провожатого черкеса означали, что примерно полверсты придётся идти, опасаясь малейшего шороха и звука. Все преимущества были на стороне нападавших. Однако высокий прошагал эти полверсты по правилам военного искусства и два раза пальнул в сторону кустов, когда заслышал там шорох.

Уже в лучах заходящего солнца, на исходе дня повозка с лежащим навзничь черкесом и бредущим рядом, хромающим уже на обе ноги молодым человеком въехала в аул.

Вошедших приветствовали двое сидящих на земле горцев в длинных халатах и с седыми бородами.

Старцы не сдвинулись с места, не подошли, чтобы расспросить или помочь. Они глядели на повозку с нескрываемым равнодушием и презрением. Раненой собаке в деревнях обычно уделяют больше заботы, хотя кто знает, каким вниманием было бы удостоено раненое животное, попади оно сюда.

Высокому пришлось ещё долго искать, звать на помощь. Наконец появился казачок, из покосившейся сакли откуда-то сбоку на нетвёрдых ногах.

— Доктора, доктора надо, — пытался объяснить высокий. Казачок взял кобылу под уздцы и зашагал к каменному дому за высоким забором.

— Здесь они. Их благородие, — произнёс казачок заплетающимся языком, — вчерась приехали. Они дохтур и есть.

Когда высокий в сопровождении казачка наконец подошёл к дому местного эскулапа, солнце совсем почти спряталось. Казак принялся барабанить в дверь кулаком, дождался, пока на крыльцо высунулась физиономия с усиками и отпрянул в сторону.

— Где он? — раздалось из двери.

— К Вашему благородию самолично просются, — закричал казак.

По всей видимости, человек за дверями и был тот, кого казачок звал «дохтуром». Когда высокий столкнулся нос к носу с доктором, «дохтур» опешил и попытался закрыть дверь. Потом вдруг переменился в лице и заулыбался.

— Чем могу?

— Здравствуйте, меня зовут Горецким. Александр Фёдорович. Тут со мной случилась такая оказия… Нападение! У меня на повозке раненый. Не изволите выйти и помочь!

— Да, да. Конечно, — промолвил доктор и в домашних туфлях засеменил к повозке.

Доктор оказался хромым и тщедушным человечком. Осмотр им пострадавшего не занял и минуты. Доктор развёл руки в стороны и закрыл глаза кавказцу. Всё было кончено.

— Пуля попала в висок и прошла сквозь мозг. Bona mors… Моя фамилия Вебер, — улыбнулся доктор и протянул руку.

«Мефистофель, так и есть», — мелькнуло в голове Горецкого.

— Вы Вебер? — удивился Горецкий. — Не знали вы такого Григория Александровича Печерина? Я ищу документы, связанные с его пребыванием в этих краях.

— Печерина? Приходилось слышать, — ответил доктор и посмотрел в сторону, показывая всем видом, что имя Печерина ровным счётом ничего для него не значит. — А почему вы спрашиваете?

— Это офицер, уехавший в Персию совсем недавно. Там он погиб при странных обстоятельствах. Он оставил записки, которые попали ко мне. Я подумал, уж не тот ли вы доктор Вебер, о котором пишет этот Печерин. Он довольно точно вас описывает. Я изменил имя того умершего в Персии офицера на Печорина, а ваше на Вернера и опубликовал дневник. В Петербурге было много разговоров об этом. Надеюсь, вы мне простите эту вольность.

— Ах, вот как! Да-да. Я слыхал. Наделали же вы у них там шуму. Пойдёмте в дом. Я распоряжусь насчёт убитого, и не забудьте внести вещи, останетесь у меня на ночь.

«Мефистофель» ненадолго исчез, но вскоре появился вновь. Час спустя Горецкий сидел за самоваром при свете свечи в доме нового гостеприимного знакомого, а Вебер ковылял по комнатке, отчаянно жестикулируя.

— Эти тетради вы обязаны были отдать или отослать…

— В Третье отделение?

— Куда следует. Что с толстой тетрадью Печерина? — вдруг остановился доктор и холодно посмотрел в упор на Горецкого, а затем перевёл взгляд на жёлтые дорожные чемоданы.

— Тетрадь спрятана в надёжном месте, и я собираюсь в ближайшее время отдать её издателю…

— Затронуты интересы августейшей фамилии. Вы это знаете лучше меня. Печерин погиб, теперь ваша жизнь висит на волоске. Отдайте тетрадь по-хорошему…

— Кому?

— Нам, — проговорил доктор так, что и тени сомнения не оставалось, на кого он работает.

Чёрта-с, два, получите тетрадь, подумал Горецкий, не для того я ввязался в это дело, чтобы теперь по-глупому вам её отдать. Это не просто тетрадочка. Бомба.

— Имею честь откланяться, милостивый государь, — произнёс Горецкий и встал со своего места. — Я не боюсь ваших угроз. Спасибо за чай.

— Хорошо, — вдруг сменил тон Вебер, и снова превратился в дружелюбного хозяина, — идите и устраивайтесь на ночлег сами. Я вас не держу и советов больше давать не стану.