Дун Си - Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси [антология]

Ван Чэнь не удержался и позвонил Су Цзе. Ее голос был очень мягким. Поначалу выходило несколько неловко, но Ван Чэнь, набравшись храбрости, сказал:

— Это прекрасно, правда.

Без начала и конца, но оба поняли все без лишних слов.

— Я завтра уезжаю, — сообщила Су Цзе.

Ван Чэнь узнал об этом не без сожаления, ему вдруг показалось, что все складывается точь-в-точь так же, как и несколько лет назад, когда Су Цзе собиралась в Шанхай.

Ван Чэнь расстроился, и в голосе его послышалось волнение.

— Ты разведешься? — спросил он.

Су Цзе никогда не задумывалась об этом, она растерялась от такого напоминания и ответила просто:

— Не знаю.

Неизвестно откуда взявшийся прилив энергии заставил Ван Чэня задать еще один вопрос:

— Если разведешься, приедешь ко мне в Пекин?

Об этом Су Цзе уж тем более не думала, она замерла с открытым ртом и долго не могла ничего ответить. В приливе героизма Ван Чэнь добавил:

— Я буду ждать тебя.

Эти слова, вероятно, потрясли и крайне растрогали Су Цзе, долгое молчание завершилось всхлипом:

— Ван Чэнь…

Вот так всегда геройствовал Ван Чэнь. Он сам не ожидал, что сможет высказать столь горячие, преданные слова. Они шли от самого сердца. Он считал, что с самого начала они с Су Цзе должны были быть вместе. Они всего лишь сделали крюк посередине пути. При мысли о том, что Су Цзе все-таки чья-то жена, на душе стало кисло и неприятно, но затем пришла другая мысль: разве до того, как стать чьей-то женой, она не принадлежала ему? Он умышленно проигнорировал всякое разное, что произошло между ним и Су Цзе раньше, да и тот факт, что сам он какое-то время тоже не простаивал (Лу Сяобин все-таки была девственницей), и больше не чувствовал, что прогадал. В наше время заключается много странных браков, жениться на разведенке, считай, вовсе пустяк. Главное, чтобы самому по душе пришлось.

Ван Чэнь не торопился поднимать вопрос о расставании с Лу Сяобин. Несколько лет работы научили его расчетливости. Не спускай сокола, не завидев зайца, не снимай с котла крышки, пока не придет время стряпать. Ван Чэню казалось, что он стал несколько угрюмым. Однако при мысли о возбуждении, испытанном в постели Су Цзе, низ его тела сводило судорогой, и он больше не считал, что виноват перед Лу Сяобин, наоборот, ему казалось, что это она виновата перед ним. В тот день, когда они вернулись в Пекин, он нарочно напустил на себя готовый к соитию вид, обнял Лу Сяобин сзади и, припав к ее плечам, сказал:

— Хочу тебя.

За сладкими речами таилось внутреннее напряжение. Лу Сяобин высвободилась из его объятий.

— Нет уж, сумку еще не разобрал, в квартире прибраться надо, покрывало не стирано.

Ван Чэнь, не отпуская ее, подтолкнул к кровати.

— Ну я правда хочу, — сообщил он.

Лу Сяобин оступилась и растянулась на краю кровати, поднялась, опираясь на руки, и произнесла:

— Из окна так дует, что дома повсюду пыль, а тебе хоть бы что!

Она нисколько не собиралась уступать. На Ван Чэня же все это, с одной стороны, навевало скуку, а с другой — как раз отвечало его желаниям, поэтому он разжал руки и отправился в туалет помочиться. Увидев в зеркале неописуемо странное выражение своего лица, он с грохотом распахнул дверь и прокричал:

— Лу Сяобин, ты меня любишь?

— С чего ты вдруг надумал об этом спросить? — поинтересовалась она, высунув голову из спальни.

«Тьфу! — в сердцах сплюнул он про себя. — Любит, ага, как же, твою мать».

Лу Сяобин совсем не заметила перемен в его настроении. Ее мысли были отвлечены другими, совсем крошечными метаморфозами. Иногда ее взгляд невольно останавливался на нем, и она застывала так, забыв обо всем остальном, и долго-долго смотрела, словно не веря, что человек перед ней — это Ван Чэнь, словно где-то есть еще какой-то другой Ван Чэнь. То, что раньше маскировали чувства, постепенно всплывало перед самым носом, и источником тому было окружение, в котором с детства рос Ван Чэнь.

Однажды Лу Сяобин опять сравнила.

— У вас там поход в магазин называют не «пойти в магазин», а «выйти в город».

Это казалось ей очень занятным, она несколько раз повторила выражение, чтобы запомнить. Нельзя не сказать, что она не вложила в это скрытой насмешки. Раньше, возможно, такой цели не было, и все потому, что она еще не осознала определенной разницы между ними, но сейчас отличие было очевидно, как две расходящиеся черты, написанные черным по белому на холсте их взросления. Ван Чэнь же, со своей стороны, из-за мнимой и оправданной невеликой уверенности в себе, а еще, пожалуй, из чувства собственной неполноценности, вдруг ударился в самодовольство и почувствовал отвращение к высокой нравственности Лу Сяобин. Ее чистота казалась ему каким-то декадентствующим самолюбованием, лицемерным ощущением собственного превосходства над другими. Поэтому в их нынешних отношениях позиции вдруг поменялись местами, и теперь каждый заново изучал другого.

В понимании Ван Чэня слова Лу Сяобин были способом продемонстрировать ему чувство собственного превосходства. Поначалу Ван Чэнь не хотел спорить, но не из широты души, а потому что подумал: «В любом случае я не собираюсь долго с тобой оставаться, делай, что хочешь». Однако со временем, увидев, что из-за его уступок Лу Сяобин переходит границы, решил, что с него хватит, и холодно усмехнулся:

— А что у тебя есть? Разве ты сама не из голозадых нищебродов? На каком основании презираешь других? Впредь поменьше такое болтай, если я тебе не нравлюсь, можешь уходить.

Лу Сяобин не поняла, почему ее шутка вызвала столь бурную реакцию. Своими дикарскими манерами он прямо-таки напрашивался на презрение, поэтому ее тон изменился, а в голосе появилась насмешка:

— Я думала, раз ты получил образование, а потом жил в Пекине, то имеешь четкое представление о разнице между тобой и теми людьми…

— Ты считаешь, что получила образование, потусила в Пекине и сразу человеком стала? — саркастически перебил ее Ван Чэнь. — Так я тебе скажу: все это не так. В Пекине признают только деньги, а не людей. Вот ты, считаешь, намалевала пару штрихов и уже необыкновенная, человек высшего сорта? Ты даже тысячу юаней в месяц за аренду позволить себе не можешь, тебя даже родственники презирают!

Лу Сяобин изменилась в лице. Слова Ван Чэня очерчивали реальное положение дел, это было то, чего она больше всего не хотела слышать, но поделать ничего не могла. Ее самоуважению нанесли глубочайшую рану, в обожженной болью душе родились еще не оформившиеся мысли, которые невозможно было изгнать, они застряли в голове, как рыбья кость. Вечером, укладываясь спать, она машинально легла на полметра в сторону от Ван Чэня. Прежде она всегда тесно приникала к нему, словно они были медведями в берлоге посреди ледяного царства, когда страшнее всего оставить между телами сантиметровую щель, в которой будет гулять ветер.