Иржи Швейда - Авария

Машина подкатила прямо к террасе, из нее вышла Регина и, покачиваясь на ходу, приблизилась к Камилу. Как дикая кошка, подумал он, сосредоточенно глядя на ритмичные колебания ее бедер, охваченных узкими коричневыми брюками. Очень давно у меня не было женщины.

— Эти чашечки мне подарила мама, — сказала Регина и протянула руки для объятия.

— Я разбил ее нарочно. — Камил обхватил ее за талию и посадил себе на колени, прямо на пыльный комбинезон.

— Я знаю, сама она не могла упасть… Тебе завидно, что у Петра есть я?

— Ты? Нет. Ты его не любишь.

— Всю неделю он говорил страшные глупости, только бы я сюда не ехала. Бедняга…

— Должно быть, ты чем-то себя выдала. Тут он нес какую-то чепуху, — многозначительно заметил Камил.

— Я ему все выложила. Что я люблю тебя и вообще… Он надо мной смеялся. Ты у него не в фаворе.

— Он у меня тоже.

Регина задумчиво покачала голевой и необыкновенно серьезно посмотрела Камилу в лицо.

— Ты хочешь отомстить ему.

Это был не вопрос, утверждение.

— Тебе было бы неприятно? — испытующе спросил он.

— Сегодня, пожалуй, да, потому что он послал меня за тобой. Завтра ты идешь играть?

— Ни завтра, ни в воскресенье. Только во вторник…

Она задумалась.

— Завтра я сюда приеду. Автобусом, — добавила она тихо. И поцеловала его. — Ты рад?

Он кивнул. Игра снова захватила его. Собственно, это была уже не игра.

— Завтра мы не уснем. И будем во всех комнатах.

— Так все же месть…

— Нет. Ты будешь принадлежать мне всюду, где я хотел бы жить.

Регина слегка отклонилась и прямо взглянула ему в глаза.

— Ты любишь меня?

— Думаю, что да.

— Значит, не любишь. Еще нет… Но вечером в воскресенье ты будешь тосковать по мне.

Камил вдруг почувствовал головокружение, от которого потемнело в глазах. Он совершенно забыл и Петра, и обещанную месть.

— Регина, я не хочу ждать до завтра…

Она покачала головой, высвободилась из его объятий и решительно поднялась.

— В восемь часов я должна открывать. Но завтра я весь день свободна. По крайней мере потешишь себя надеждой. Целых двадцать четыре часа будешь тешить себя надеждой.

Сжав губы и крепко держа руки на кожаной обшивке руля, Камил несся по Клинскому серпантину, иногда прикасаясь к волнующим изгибам тела Регины.

Не позволять желанию вытеснить чувство мести, решил он и, выходя перед своим домом из машины, пренебрег устами Регины, подставленными для поцелуя.

В лифте его обуревали угрызения совести. Здесь я совсем недавно держал на руках Дитунку, подавленно думал он. У двери квартиры почувствовал мучительное раскаяние и тоску. Я хочу, чтобы вы были здесь. Дитунка в детской кроватке, на своих нетвердых ножках, зовущая меня «Ка-ка», и ты, прекраснейшая из литвиновских женщин, хотя и в Мосте я не видел никого красивее тебя… Но маленькая прихожая была пуста, и он не нашел их ни в одной комнате. Только следы, нежные и нагоняющие тоску.

Человек — это машина, но не такая мудрая, как я предполагал, размышлял Камил. В каждой машине есть свои несовершенства, легко портящиеся детали, требующие особой осторожности и заботливого внимания. Какую же функцию в человеческом устройстве выполняет любовь?

Камил поставил на проигрыватель Симфонию судьбы и при первых печальных аккордах начал терзать себя мыслью о завтрашней запланированной и поэтому страшной измене с женщиной, которая сама вызывала его на это из непонятных побуждений, ибо ее объяснениям не следует доверять. В середине симфонии он снял звукосниматель с пластинки и заколебался.

В углу комнаты стояла высокая плетеная корзина с игрушками Диты. Кукла Мая, резиновая собачка Гаф, цыпленок Пипи. Первую пасху в своей жизни и свой первый день рождения ты проведешь без папы… Если я здесь останусь, я никогда не смогу посмотреть тебе в глаза. Охваченный сожалением, тоской и печалью, Камил поставил концерт Чайковского. Мир принадлежит только сильным и мужественным, мелькнуло в голове. Сотни людей расстались с жизнью, стремясь к безумному и невозможному, и мотивы их действий — это стартовая площадка для титанов. Три следующих дня слишком важны и слишком многое решают, чтобы я позволил себе потопить их в сожалениях и укорах совести. Камил прекратил борьбу с собой и, закрыв глаза, погрузился в музыку. Неожиданно в музыку ворвались какие-то посторонние звуки. Камил, негодуя, открыл глаза и в дверях увидел своего отца. Отец выглядел хмурым и озабоченным. Долго же я его не видел. Очень долго.

— Привет, папа, — сказал он и снова опустился в кресло.

— Здравствуй, — услышал он в ответ, но не двинулся с места.

Концерт близился к финалу. Как велик должен быть человек, создавший такое произведение. Как он должен был страдать и как должен был быть счастлив…

Наконец черный круг пластинки остановился, в репродукторах слегка шумело. Никаких других звуков не было слышно. И это было странно. Человек, стоящий за его спиной, — отец. Это тоже было непонятно. Камил жалел отца и все же чувствовал к нему какую-то неприязнь. Зачем он пришел? Посмотреть, как происходит раздвоение личности?

Вздохнув, отец медленно подошел к большому, во всю стену окну, повернулся лицом к Камилу.

— Завтра мы едем к Разловым, — заявил он тоном, не допускающим возражений.

Камил почувствовал, как у него забилось сердце.

— У Тынца проезд закрыт, но на легковой машине вы проскочите, если снова не засыпали…

— Ты ведь тоже поедешь с нами, не так ли? — Отец повысил голос, и впервые, насколько помнил Камил, этот голос дрогнул.

Камил пожал плечами. Очень заманчиво уже завтра обнять Здену и потискать Дитунку, еще совсем недавно он упивался этой картиной. Но отцовская настойчивость вызвала обратную реакцию. Я не позволю, чтобы меня тянули туда за уши.

— Увидим, — буркнул он равнодушно. — На воскресенье у меня много работы.

Отец снова вздохнул. Подойдя вплотную, он схватил Камила за плечи и повернул лицом к себе, чтобы видеть его глаза.

— Что ты за человек? — медленно проговорил он с выражением, испугавшим Камила. — Где ты живешь, Камил?

Здена достала из духовки пасхального «ягненка». Надо сказать, ей было не до смеха. Камил не приехал, а это было плохо. Очень плохо.

Мать украшала двухслойный торт, каждую минуту озабоченно поглядывая то на часы, то на Здену.

— Можно выключать, Зденичка. — Она потыкала пальцем в золотистую корочку. — Хорошо пропекся, очень вкусный будет.

— Я рада, если вам понравится, — улыбнулась Здена, но мысли ее были заняты совсем другим.

Еще недавно я была счастлива тем, что могу быть полезна нашим. Этого счастья хватило ненадолго. И для кого мы все это готовим? У родителей я как кол в плетне. Десятый день нашего затворничества в «ходовском монастыре», а от Камила ни строчки… Камил, тебе, должно быть, икается. Я тут реву часами, вечером — над спящей Дитункой, ночью — в пустой комнате, убегаю из гостиной от печальных вздохов и сочувственных взглядов матери, больше не уверяю, что у тебя много работы. Ты вбил себе в башку, что заработаешь на какой-то проклятой воде… Сумасброд, наивный мальчишка, будь все так просто, стал бы Петр обхаживать тебя? Этот спекулянт обдерет тебя как липку, и я ничем не смогу тебе помочь.