Иржи Швейда - Авария

Год рождения — шестьдесят восьмой, привезена из ФРГ новой и ровно через пять лет продана Камилу Цоуфалу каким-то Петром Проузой из Усти-над-Лабой. Все аккуратно переписав, Здена положила «Белую книгу» обратно на место.

Это вторжение, Камил, приблизило меня к тебе, но и бесконечно отдалило. И как я могла надеяться, что мне удастся перевоспитать тебя? Глупая, неразумная женщина! Люди приписывают компьютерам способность помнить, но это неправда. Лишь неточная формулировка. Компьютеры ничего не помнят и не чувствуют. После сегодняшних открытий необходимо готовить пути для отступления, оно неминуемо, неизбежно.

Первый день мая утопал в лучах солнца. В шесть утра по празднично украшенным улицам прошел шумный духовой оркестр горняков. Медные духовые инструменты сверкали так, что глазам было больно, а грохот начищенных тарелок поднял из постелей даже самых заядлых засонь. Следом за оркестром торопились мальчишки. Одни — на велосипедах, изукрашенных разноцветными лентами, другие — на самокатах, а все прочие — на своих двоих. Немного погодя, следуя за демонстрантами, проехала машина радиовещания. С дребезжанием и хрипом репродуктор передавал какую-то музыку и информацию об обширной увеселительной программе на сегодняшний день.

Здена отвернулась от окна. Постель Камила по-прежнему стояла нетронутой. Нигде ни записки, ни письма — ничего. Нарядив Диту, Здена уложила в сумку необходимый запас пеленок, тепленький свитерок — на случай внезапного похолодания, панамку от солнца и вышла из комнаты.

В прихожей они столкнулись с уходившим дедушкой Цоуфалом.

— Идете посмотреть на демонстрацию? — улыбнувшись, спросил он, однако улыбка не помогла ему скрыть смущение.

А где же наш папа, дедушка Цоуфал?

— Идем, сегодня там наверняка интересно.

— И я уже должен уходить. У Колдома мы собираем макеты машин. — Как бы прося извинения, он развел руками, погладил Дитунку, подмигнул Здене и, даже не вызвав лифта, помчался с двенадцатого этажа вниз по лестнице.

Ободренная его дружеским участием, Здена вошла на кухню, где, нацепив на нос очки, дремала бабушка. Даже на демонстрацию не пошла, чтобы в полдень блеснуть праздничным обедом, подумала Здена, вынула из буфета бананы, апельсины, печенье, наполнила термос чаем и сложила все в сумку. Сегодня мы долго не придем.

— Разве Дита не позавтракает дома? — внезапно стряхнув с себя дремоту, удивилась Цоуфалова.

Когда долго живешь с людьми, которых не так уж обожаешь, достаточно искорки, чтоб ни с того ни с сего вспыхнул пожар.

— Обедать дома она тоже не будет! — отрезала Здена и, противно первоначальному плану, прихватила с собой еще коробку болгарских консервов.

Уже открывая дверь в прихожую, она услышала, как об игелитовую клеенку шлепнула плотная обложка журнала и прогрохотал отодвигаемый стул.

— Тебе что, трудно сказать по крайней мере, куда вы отправляетесь? А если вернется Камил? Не станет же он разыскивать вас по всему городу?

Здена обернулась. Воинственно настроенная Цоуфалова, в голубой пижаме, стояла готовая наброситься на нее. Олицетворение справедливости.

— Не беспокойтесь, Камил не придет, мы с Дитой вообще его больше не интересуем. И не притворяйтесь, пожалуйста, будто вам об этом ничего не известно, когда тут есть и ваша заслуга.

К своему удивлению, Здена внешне держалась спокойно. И все потому, что эту враждебно настроенную к ней женщину теперь открыто могла уличить во лжи.

— Здена, если ты к своему доктору, то знай… больше ты сюда не возвращайся, знай, никогда больше, никогда…

Цоуфалова задыхалась, открывая и закрывая рот, с напряжением ловя воздух и грозно выпучивая глаза.

Слепая несправедливость возмутила Здену. О том, что Камил вторую ночь не ночует дома, ни звука. Камил в этом доме — табу.

— Если бы все было так несложно, поверьте, я больше не мозолила бы вам глаза. Но долго так продолжаться не будет…

Она подождала, не намерена ли Цоуфалова выложить чего-нибудь еще — Здена не желала покидать поле боя первой, — но та, повалившись грудью на стол, все трясла головой и причитала. Сама напросилась, успокоила Здена свою совесть и тихо ушла.

Только на празднично разукрашенной улице ее охватила тоска. События последних дней, сознание полной безысходности, ссоры, обиды, утрата выпестованных ею представлений о простом человеческом счастье — все, сомкнувшись, накатило на нее мощной волной подавленности и депрессии.

Разве так я представляла себе свою жизнь? — твердила она, проезжая с коляской мимо ликующих демонстрантов, родителей с детьми, мимо людей, более или менее довольных своей судьбой, имевших дом, квартиру, любовь и определенное взаимопонимание, если они вместе вышли встречать праздник. Так нельзя, нельзя! Она тряхнула головой, вспомнив, что Камил теперь делает деньги где-то на даче, а она идет к чужому мужчине за любовью и утешением. Перед тем как въехать в Замецкий парк, Здена и Дитунка встретили молодых супругов с девчушкой, в руках которой трепыхался огромный красный воздушный шар, и Здена уже не могла сдержать рыданий; отвернувшись, она почти бегом припустила в парк.

Павел стоял недалеко от яслей — ну быстрее, быстрее к нему, укрыться от любопытных взглядов и выплакать свое горе.

— Что случилось? — участливо спросил он.

Она не ответила. Не могла. По этим признакам педагоги у нас в институте определяли депрессию… Уткнуться лицом в борт Павлова пиджака и плакать, плакать, не замечая идущих мимо, ничего не понимающих зевак, плакать, сознавая, что все разбито и это конец.

— Камил тебя чем-то обидел? — снова переспросил Павел, и в его тоне послышалась угроза.

— Да нет, — выдохнула она и, внезапно осознав, что ведет себя, совсем как глупенькая девчонка, успокоилась. Что же, собственно, случилось? Она так и не смогла бы сказать, потому что сама этого не понимала.

— Больше я к ним не вернусь…

Легонько отстранив Здену, Павел заглянул ей в глаза.

— Пошли ко мне. Тебе необходимо немного прийти в себя. — А туда, — он махнул рукой в сторону высотных зданий у леса, — туда ты можешь не возвращаться.

— А как же они? — переспросила она, потому что представление о том, что можно так просто уйти из дому, пугало ее.

— Переберемся куда-нибудь. Я понимаю, здесь тебе не хотелось бы оставаться. Да и мне тоже.

Схватив одной рукой ручку коляски, другую он предложил Здене.

— Идем.

По обезлюдевшим тротуарам мы шагали на Осаду, а демонстранты запрудили площадь Мира, откуда доносились аплодисменты и возгласы ликования; мы шли не торопясь, втроем, чуть ли не одни в опустелом городе. Дитунка, Павел и я. Наверное, это называется вероломством, но Камил сам себя предал, осиротил сам себя, погнавшись за деньгами, на которые с такой легкостью променял нас, он осиротел, потому что не желал понять, что нам нужна его любовь.