Михаил Каминский - Переполненная чаша

Как всегда, над Мерлинкой летали самолеты. Туда и обратно. Одни ревели надрывно, потому что набирали высоту. Им Гриня не завидовал. Другие, испуская свистящий звук и в то же время шмелиное утробное гудение, собирались приземляться. Они Грине нравились, потому как походили на него; он тоже, правда без свиста и гудения, завершал свой долгий и утомительный полет. В этом полете соединились поиски «продукта», п р о р а н в бочке и царапина, почти рана, на боку. Лопух не помогал, бок болел. Не все не всегда и прежде в их с Шиханом торговых операциях проходило гладко. Случалось, спускали на них собак. Грозили милицией. Выхватывали овощи и фрукты задарма и убегали: использовали, так сказать, ситуацию — до закрытия винного магазина на станции десять минут, а у Грини, видели эти негодяи, совсем не марафонское сердце. Были среди дачников и постоянных жильцов, конечно, хорошие люди. Но встречались и такие, что им — продукт первого сорта, а они нос в сторону: мы, мол, за такие деньги и в магазине можем взять, честное. «Вот за две копейки они бы, падлы, взяли! — ругался Шихан. — Оторвали бы вместе с руками, если б две копейки стоило. И никаких моральных угрызений». Гриня понимал своего друга: обидно! Уж лучше Михал Михалыч, чем такие. У Михал Михалыча на все случаи была одна молитва: «Ворованного не беру».

Легкий ветерок приятно обдувал разгоряченное от напряжения тело Матюхина. Из поселка доносился лай собак, велосипедные звонки и капризные крики наследников дачных владений. Такие знакомые звуки. И самолеты в своем подавляющем большинстве садились. И боль в расцарапанном боку затихала. А Гриня сильно разволновался, потому что вдруг вспомнил, как непростительно его оскорбляли люди, которых он почти что любил. Когда Гриню кусали собаки, эти люди не бросались его спасать. А в позапрошлом году его спустили с довольно высокой лестницы. Когда к Котлярчику приезжали черные «Волги», он мог выпроводить Матюхина из предбанника сауны и в сорок градусов мороза. Хоть тут полночь на дворе, а забирай свои шмотки… Но на Котлярчика Гриня не обижался. Он понимал, что тот существует на свободе лишь постольку, поскольку раз в неделю у его ворот толпятся черные машины, в которых дремлют крепкие ребята-шофера, и до утра Котлярчикова дача полна женским визгом и, как говорит Володя Шихан, половецкими плясками. Насчет половецких плясок Матюхин ничего не знал — не видел. Котлярчик, когда у него собирались такие гости, выпускал из клетки трех овчарок, и те носились по участку, словно они горные козлы.

Гриня много чего пережил — и научился терпеть. Однако неделю назад его сердце едва не разорвалось от обиды и несправедливости. В ту, значит, субботу, когда капуста уже кончилась, а бананы еще плыли, Гриня достал из заначки, находившейся в прохладном месте, кошелку с огурцами и пошел через свою дыру в поселок. Он направлялся не просто куда придется, у Матюхина был совершенно определенный адрес: крайняя дача на Советской улице, где в богатом строении на полутора гектарах жили интеллигентные люди, старые Гринины знакомые. В общем-то они были довольно молодые, лет по тридцать пять, не больше, но продавал им Гриня давно, с той поры, как умер подлинный хозяин дачи, находившийся в генеральском чине. Генерал, подобно Михал Михалычу, ничего у Матюхина не брал. И ни у кого не брал. И никаких слов насчет ворованного не произносил. Просто смотрел поверх головы предлагавшего товар — и так смотрел, что предлагавший, будь на нем даже мамонтова кожа, начинал краснеть и пятиться, а потом быстрым шагом покидал конец Советской улицы.

Генеральские наследники — муж и жена — смотрели не поверх головы Грини, а в его руки: чего принес? У этих мужа и жены были двое детей, и им, детям, требовались витамины. Гриня хорошо относился к своим постоянным покупателям, а к интеллигентным людям — особенно. Как правило, интеллигентные не умели торговаться: сколько скажешь, столько отстегнут. И Гриня, еще пролезая через собственную дыру, сказал себе: отдам огурцы за четыре. А мог взять и пятерку. И вот при подобном отношении к давним покупателям Матюхин получил от них неслыханное оскорбление: они, для которых Гриня, рискуя здоровьем и не жалея сил, доставлял с межрайонной овощебазы картошку и апельсины, помидоры и капусту, оказывается, звали его, между собой жутким словом «мерзавец». Гриня подходил тогда к бывшему генеральскому участку, любуясь живой изгородью темно-зеленой туи, и шагах в десяти от этой изгороди услыхал, кто он такой в глазах молодых нынешних хозяев участка. Услыхал и с горечью понял, что они всего лишь притворялись интеллигентными, а на самом деле хуже всех.

«Слушай, — сказал хозяин своей жене, — что-то наш мерзавец давно не появлялся».

У Матюхина екнуло сердце и заныло: «Это он про меня. Конечно, про меня». И Гриня не ошибся, потому как после «мерзавца» генеральский сын не остановился, не раскаялся в том, что произнес, а спокойным голосом попросил жену: как только появятся огурчики, засолить их так, как лишь она одна умеет. И добавил: «К ноябрьским. И обязательно с тмином».

Насчет тмина Гриня не возражал: это уж как кому нравится. Можно с вишневым листом, как солила подполковничиха Загоруйко с Центральной улицы. А Лиля предпочитала побольше укропа. Но никто не против тмина, это ясно. А вот, услыхав «мерзавца», Матюхин покачнулся и захотел врубить кошелку в асфальт, такой протест вызвало это слово. И врубил бы, но ему не хватало четырех рублей, чтоб вылечить Шихана, который лежал в потайном месте, с сильно больной головой, и крутил на палец свой чубчик. Такое с Володей случалось приблизительно раз в месяц: он темнел лицом, сосредоточивался на чем-то внутри себя и начинал усердно накручивать на указательный палец завиток, сохранившийся на темени. Сколько раз Гриня советовал ему: «Зачем задумываешься? Не надо. Тогда и голова не будет трещать». Но Шихана колдобило — он мог подолгу, иногда часами, без перерыва смотреть в одну точку, морщиться от боли в башке и, презирая себя за пустое занятие, крутить свои жесткие, но уже сильно поредевшие волосы. Он отвечал Грине: «А что тебе? Мне от этого легче. А потом становится противно. Но ничего с собой, Гриня, я поделать не могу. Понял?»

Поэтому Матюхин стерпел «мерзавца». Правда, протягивая руку за деньгами, он старался не глядеть на хозяев, а они, которых Гриня почитал прежде за интеллигентных, спокойненько, сволочи, улыбались, будто никто не говорил «мерзавец». И заказали еще столько же огурцов для засолки, но, сказала хозяйка, только на завтра: надо еще подготовить посуду.

Генеральские внуки — два худосочных мальчика, нуждавшиеся в витаминах, — промчались через участок и скрылись за кирпичным домом с высокой островерхой крышей из побуревшей черепицы. А из дома выбежала и приблизилась к Грине длинная черная собачка на кривых коротких ножках и, потряхивая солидными, не от нее совсем, ушами, принялась обнюхивать Гринины штаны. Он бы с удовольствием пнул эту собачку, которая его обнюхивала, но в голове у него вдруг мелькнула важная мысль.