Михаил Каминский - Переполненная чаша

«Задаток, — сказал Гриня. — Если вы завтра хотите еще, необходимо дать вперед деньги». И насторожился: может, перегнул палку? Никогда прежде задатка не требовал.

Муж с женой переглянулись. «Сколько?» — поинтересовался муж. «Четыре, — ответил Матюхин: если пошла речь о цене, значит, не перегнул. — Ровно четыре, как сегодня. И продукта столько же будет». В заначке у Грини не имелось ни одного огурчика, но мелькнувшая мысль с каждой минутой все сильней в нем утверждалась. «Я вам покажу мерзавца», — шептал кто-то внутри Грини Матюхина.

Муж с женой опять переглянулись. Жена пошевелила пальцами — это у них был знак, — и муж пошел за деньгами. Дорожка к крыльцу была из битого кирпича — Гриня такую же выложил транспортному начальнику Котлярчику за бесплатно. Хозяин вышагивал по красной дорожке своими синими резиновыми сапогами, и Гриня увидел, что на заднице у него, на кармане джинсов, написано некультурное слово «Рыло». «Плакали твои денежки, рыло, — подумал Матюхин, — горько плакали твои четыре рубля. А у меня будет восемь».

Хозяин вернулся и вручил Грине деньги. Обругав себя по-черному, но не вслух, конечно: мало запросил. Гриня сделал новое предложение: «Если хотите бананы для детей, тогда надо еще. А не хотите — не надо. Мое дело предложить». И представил большую самоходную баржу, на которой по Тихому океану еще только везут из Южной Америки на Мерлинскую овощную базу бананы. Если, конечно, везут, а то, бывает, самолетами. Самолеты Гриня представлять не стал.

Теперь хозяйка занервничала. «Пять рублей хватит? Дай», — велела она мужу. Гриня повеселел: вот уже и нервничает, а каково человеку, который услыхал про себя, что он мерзавец? Поэтому, когда хозяйка спросила его: «Сколько же вы принесете на пять рублей бананов?» — Гриня не стал спешить с ответом, а поднял глаза к небу. Там плыли белые облака — после долгих дождей заведрило, однако облака эти грозили новой непогодой. «Думаю, — сказал Гриня, — на пять рублей я принесу вам четыре килограмма…» Ему стало хорошо. Вот он, разнорабочий Матюхин, стоит посреди лучшего в поселке участка, если, конечно, не считать участка Котлярчика, который тот приобрел вместе со старым домом якобы за пять тысяч и до основанья перестроил, — стоит, засунув руки в брюки, и, будучи вольным человеком, смотрит себе в небо. Он мог бы за «мерзавца» растоптать огурцы, мог бы пихнуть лопоухую черную собачку, чтоб не обнюхивала его — не камень он и де столб. Но не растоптал. Не пихнул. Стерпел. И за это уже имеет четыре и еще четыре. И получит еще пять, потому что хозяин с «рылом» на заду уже вытирает синие сапоги о решетку перед крыльцом. Вот так и надо с ними, которые не уважают. «Плакали ваши денежки, — злорадствовал Гриня, — плакали четыре, четыре и еще пять, потому что никогда и никто больше не увидит меня в конце Советской улицы. Пространство в Мерлинке большое. А вы ищите другого дурака, который будет таскать вам государственное добро за ваши паскудные деньги!»

«Я бы, — сказал хозяйке Гриня, — за четыре килограмма бананов взял бы с вас больше, чем беру, да зеленые еще, понимаете, эти бананы. Неспелые. Так что четыре килограмма за пять — в самый раз».

Разные цифры, много цифр роилось в тот момент в голове Матюхина. Хозяин подошел к нему, держа двумя пальцами пятирублевку. Гриня едва сдержался, чтобы не выхватить ее: надоело притворяться. Но хозяин не дошел шага три, склонил голову к плечу — и Гриня испугался: через хозяйские очки он увидел там, за стеклами, подозрение. «Слушайте, — сказал хозяин, — а эти огурцы и бананы, случайно, не того… не ворованные? Вы, прошу, не обижайтесь, я не хотел бы вас оскорблять подозрением, однако…» — «А вы меня и не оскорбляете подозрением, — заверил его Гриня. — Кому ж хочется соучастником? Никому. Но я вам сколько лет ношу? Много! Так вы подумайте: если б я носил ворованное, меня бы за эти много лет давно словили и в тюрьму. Я вам что хочу сказать: эти фрукты и овощи нам, работникам, в виде премии выдают. В конце недели, в конце месяца и квартала. За социалистическое отношение к труду. Вот так, дорогой товарищ… — Матюхин собирался на этой укоряющей ноте завершить свое выступление: слишком разговорился, но не справился с собой. К глазам подступили слезы. Кулаки у него сжались. Это ж какая поганая жизнь! Крутится он, вертится, всем старается угодить. Ни одной спокойной минуты, а что в результате? «Мерзавца» за спиной навесят. — Не-ет, — простонал от горести и душевной пустоты Гриня, — у нас на базе не своруешь. У нас порядок. С одной стороны сторожа стоят. С другой — электронику повесили». Он ничего не соврал: была электроника, была; говорили, в самой Японии куплена за сто тысяч, но, наверное, климат у нас неподходящий для японской электроники: пообрывалась и не сигналит уже давно.

Хозяин вздохнул и положил в Гринину ладонь пятерку. «Вы на меня не обижайтесь за подозрения. Всякое бывает». — «Не обижусь, — заверил его Матюхин, — но и вы, пожалуйста, тоже». — «А мне-то на вас за что обижаться?» — удивился хозяин. «Вообще», — сказал Гриня.

Он возвращался к себе в ту субботу с конца Советской улицы. В кармане было много денег, а Гриня почти плакал. Даже эта солидная сумма — четыре, четыре и пять — не покрывала ущерба, который нанесли ему генеральские наследники. Никаких им огурцов и тем более бананов. Рыдали их денежки. «Сами вы мерзавцы! — ругался Гриня. — А кто же еще? Мерзавцы! Мерзавцы! Сколько лет ношу, а вы все притворяетесь, что честнее вас никого нет. Мерза-авцы!..»

Прохладный лист лопуха все же сыграл свою положительную роль. Кровь засохла, боль унялась. Гриня натянул тенниску, которая высохла и опять стала желтой. Треугольный трикотажный лоскуток детским флажком трепыхался у него под мышкой. Бочка уверенно легла на плечи, словно она там лежала уже не однажды. Гриня только малость пригнул голову — и все. Он постарался водрузить бочку на себя так, чтобы п р о р а н, который мог существенно снизить цену товара, оказался невидимым для будущего покупателя. Зато белоснежная надпись «Цех № 7» сверкала бы в глаза каждому, кто встретится на Гринином пути во время его следования по Мерлинке.

Матюхин бодро двигался сначала по тропинке от базы к поселку, потом свернул на асфальтовую проезжую часть. Этот отрезок дороги был подмыт последними кратковременными дождями. Кое-где асфальт вспучился, в других местах просел, хотя ремонтировали его недавно. Гриня шел, опустив голову, и потому все видел: под слоем асфальта отсутствовала надлежащая бетонная подушка, которая, знал Гриня, должна там быть: на дорожных работах он провел четыре года. Тут, в отдалении от центра поселка, дорогу чинили каждый год. И все с одним и тем же успехом: осенью асфальт начинал подпрыгивать и корчиться, и можно было только удивляться, почему он, Гриня, видит это безобразие, а те, кому положено, не видят.