Михаил Каминский - Переполненная чаша

Матюхин нес бочку, ухватив ее за края. Получалось, будто он раскинул руки, как крылья. Кто-то мог бы подумать, что Гриня распят на этой бочке. Но лично Матюхина чужое мнение сейчас не интересовало: у него хватало собственных размышлений. Вот-вот, думал Гриня, совершенно закроется сезон, и останутся в Мерлинке одни местные жители с постоянной пропиской, сонные, словно они тюлени на жарком пляже, и злые, как потревоженные в зимней берлоге медведи. Редко кто из дачников будет навещать для проверки свои строения и участки, а значит, до минимума снизятся Гринины доходы. Один только Михал Михалыч наезжает часто и живет в своей даче иногда подолгу — дым тогда струится из трубы, но Михал Михалыч, известно, кричит на каждом углу: «Ворованного не беру!» — гордится своей честностью, словно боевой медалью, но прибыли от него Грине как от козла молока.

Как всегда, не вытерпев в Загоруйкином сарае холодов, покинет подпольное жилье Шихан — поступит на четыре месяца в котельную поселковой больницы. И связующим звеном между межрайонной овощебазой и случайными покупателями в поселке останется одинокий Матюхин, да еще двое-трое его коллег, таких же бэпэмэжэ, и между ними возникнет конкуренция, словно дело происходит не в Мерлинке, а в Нью-Йорке или в Токио.

И тут, вспомнив о коллегах-конкурентах, Гриня внезапно остановился. Совершенно точно, озарило Матюхина, что в его персональной дыре не было прежде такой длинной и острой железяки, которой процарапало ему бок! Гриня учился в школе, имел неполное образование — и знал, что по физическим законам возникнуть из ничего эта заостренная железяка не могла. Значит, она торчала из бетона всегда. Но торчала не в виде острой пики, а просто как одна из закорюк, не мешавших двухстороннему движению Матюхина: туда и сюда. Он наизусть знал расположение похожих на акульи зубы концов железной арматуры: они были коротки и не грозили опасностью. А эта…

На свежем воздухе, в соприкосновении с сулящей доход бочкой у Грини четко заработала голова: ранение в бок произошло отнюдь не случайно — это был акт терроризма со стороны завистливых коллег, которых начальник транспортного цеха Котлярчик прогнал недавно от матюхинской дыры. Пришлось им вернуться к заросшему лебедой и крапивой узкому собачьему лазу. То, что Котлярчик шуганул их по Грининой просьбе, коллеги, конечно, не знали, однако догадаться могли. Да Гриня не стал бы отпираться: ну, просил, просил он Котлярчика прекратить непрерывное шастанье в его, матюхинскую, дыру. Но разве о себе он думал? Господи, помилуй, не о себе, а о Котлярчике! Обратит внимание руководство овощебазы на постоянный поток незаконных грузов по территории транспортного цеха — и что тогда? А Котлярчик для Грини лучше отца родного. С наступлением сильных холодов Гриня Матюхин поселялся в сауне Котлярчика. Поселялся — не совсем точно сказано, он ночевал там и параллельно обслуживал сауну. Гриня спал там в предварительной части, где у него имелись лежак, печурка, кружка и кастрюля. Если б Грине пришло в голову целиком помыться, то под боком — парная с последующим бассейном. Естественно, после хозяина и его гостей. Так мог ли Гриня подвести Котлярчика, создающего ему, как говорит Шихан, режим наибольшего благоприятствия?

От мысли о подлости коллег, выпрямивших и заостривших железный штырь, царапина на Гринином боку заболела по новой, потому что Матюхин был человеком чувствительным и всяческая несправедливость доставляла ему страдание. В субботу его чуть не зарезали «мерзавцем». А днем раньше Матюхина крепко обидел ближайший и единственный друг Володя Шихан — назвал Гриню еще, может, и похуже: средством производства. Шихан лежал на выброшенной за ненадобностью походной складной кровати бывшего подполковника Загоруйко, страдал головой и крутил, не останавливаясь, полуседой завиток на темени, а Гриня жаловался ему на несправедливость овощного начальства. «При всеобщей гласности, — говорил Гриня, — нельзя молчать людям насчет бананов. Скажи: не будет бананов — и всем станет легче. Или скажи: поступят через девять дней — и мы перестанем гадать и будем жить, как люди».

Когда Володя Шихан накручивает на палец свои волосы, то при этом он думает. А когда Шихан думает, то почти не разговаривает, и Грине с ним становится скучно. Но в этот раз скучать не пришлось: «А с какой стати начальству тебя информировать? — спросил Шихан. — Ты кто для начальства? Думаешь, личность? Как бы не так! Ты, Гриня, по своему положению на овощебазе обыкновенное средство производства. Наподобие автопогрузчика или кран-балки. Только они начальству дороже тебя, потому как не тащат».

С кем-нибудь, только не с Шиханом, Матюхин за такое рассорился бы навсегда. А с Шиханом не мог — Шихан верный друг. Кто защитит Гриню зимой, когда конкуренция достигнет капиталистического разгула? Сколько уже раз Шихан вылезал из своей котельной и учил тех, на кого показывал Гриня!

Матюхин проглотил обиду, только поглядел на Шихана с нескрываемой укоризной: эх ты, разве станет средство производства приносить тебе в укрытие поесть-попить? А я приношу. Я — человек…

Шихан бросил крутить свой чубчик, приложил пальцы к вискам и замычал.

«Ты чего?» — испугался Гриня.

«Из-за тебя переживаю, — ответил Шихан. — Отдай-ка, Гриня, деньги, которые взял обманным путем. Реализуй что-нибудь — и отдай!»

«Это почему? — удивился Гриня. — Они про меня «мерзавец», а я им деньги назад? Нет уж, пусть сами тоже понесут ущерб».

«Отдай. — Шихан сморщился, как лимона хватил. — Ты же знал, что ни огурцов, ни бананов нет? Знал. — Он повернулся на складной койке в сторону фальшивой стены. — Отдай! Верни! Докажи, что ты не такой».

Гриня с презрением хмыкнул.

«Кому доказать? Чего доказать? Плюю я на этих интеллигентов. Сколько я им носил — где их благодарность? И нет мне назад хода. Ты, Володя, посчитай: четыре, четыре и еще пять. Где возьму?»

«Где хочешь! — отрубил Шихан. — Это долг чести… — Он откинулся на телогрейку, которая была у него за подушку. — Впрочем, тебе этого не понять, Гриня…»

Телогрейка была когда-то темно-синего цвета, а лицо у Шихана было багровым, а теперь стало худым и белым. Видно, серьезно хворал Шихан, а чем — неизвестно, хотя и есть у него доступ через котельную к любому врачу.

По Центральной улице проехал грузовик. Гриня хорошо знал Центральную — где на ней бугор, где трещина, и был бы он сейчас шофером, не гремели бы у него так амортизаторы и другие части машины. А вот Шихан никогда не шоферил, но зато у него тысяча других специальностей. Попробовал все на расстоянии, как он говорит, от Кушки до Маточкина Шара. Насчет Маточкина Шара Грине ничего не было известно: Володя Шихан мог и придумать, а вот в умениях Володи он убеждался много раз. Например, в прошлом году, когда клали трубы для газа, Шихан подменял сварщика. Там даже комиссия приезжала, брала на проверку кусок трубы со швом, который будто бы сделал законный сварщик, выдала оценку «отлично». Этот законный сварщик качался перед комиссией, весь в листьях, траве и глине — отдыхал перед появлением комиссии под штакетником Михал Михалыча: газ тогда тянули к Котлярчику мимо его дома, и Михал Михалыч писал об этом жалобу в газету. После жалобы ему канав и ям возле дома понарыли. И сварщик выбрал за одной из канав, возле штакетника, место для отдыха. Ну, он качался перед комиссией, сварщик, а Шихан стоял в сторонке, словно не он «отлично» заслужил, и переживал на все сто процентов. А когда комиссия обнюхала, общупала, обсмотрела шов на трубе и еще раз сказала: «Отлично», Володя попросил у зевак сигарету, хоть давно бросил курение, и пошел прочь, как будто ему на все наплевать. «Они еще приборами будут смотреть», — доложил ему Гриня, остававшийся до конца посещения комиссии. «И приборы то же скажут», — грустно ответил Шихан. Из него гордость должна была переть, а он печалился, как датский принц Гамлет. Картину про этого принца вторую неделю показывали в клубе на нефтебазе, — Гриня начало посмотрел, потом тошно стало: выпендривается принц и мучает маму. «Не переживай, — сказал он Шихану, — деньги ведь не сварщик за шов получит, а ты».