Михаил Каминский - Переполненная чаша

С такими мыслями Матюхин миновал дачу Михал Михалыча, не глянув даже на канаву, где когда-то отдыхал сварщик, которого своими руками спас Володя Шихан. То есть тогда тут была траншея для будущего газа, но газ Михал Михалычу так и не подвели. Говорят, не подвели потому, что он кричал Котлярчику: «А я не ворую и ворованного не покупаю!»

Гриня уже забыл, где и кому предлагал бочку, а где не предлагал. Шел уже наугад, просто шел и шел? А люди — это он не видел, а чувствовал — стояли вдоль дороги и приветствовали его, словно иностранного гостя. Грине даже слышалось, как они, показывая на него пальцами, кричали вслед: «Цех номер семь! Эй ты, цех номер семь!»

Неизвестно, в какой раз он миновал дачу подполковничихи Загоруйко, в сарае которой намеревался умереть Володя Шихан. И мимо красивого старика Савельева прошагал, наверное, в пятый раз. Савельев не видел его: играл с молодой женой и двумя детьми на полянке у дома, окруженной дорогостоящими цветами. И опять с Центральной улицы Гриня свернул в сторону и оказался возле дачи начальника транспортного цеха. У Котлярчика были субботние гости — не те, что на черных «Волгах», а, видно, родственники, потому что не прятались в глубине участка или в сауне, а, как обыкновенные люди, толпились у калитки вместе с самим хозяином. Котлярчик не узнал Гриню. А вот его дети и дети родственников тоже стали смеяться и кричать вслед Грине: «Цех номер семь! Цех номер семь!» В конце концов получилось так, что Гриня уже никому не мог предложить свой товар. Где бы он ни появлялся, его встречали смехом и криками про седьмой цех.

Гриня побежал. Оборачиваться назад, чтобы проверить, близко ли эти, что кричат ему вслед, он не мог: мешала бочка, которая, когда он с ней поворачивался, норовила скрутить его в штопор и задушить. Гриня просто бежал и бежал, петляя по поселку, не видя ни людей, ни указателей, не зная, какая улица, какой номер дома. Он не запутывал следы — этого ему не надо было, просто он знал, что наступит такой момент, когда люди перестанут кричать про цех номер семь и оставят его, Гриню, в покое. Никому он не нужен, и незачем гнаться за ним, Гриней Матюхиным, подсобником с межрайонной овощной базы. Иногда Грине казалось, что он уже далеко оторвался от орущих людей и можно наконец перевести дыхание. Но тут же его снова одолевал страх, и Гриня включал скорость, хотя сил никаких уже не оставалось. И благодаря этой скорости Гриня снова оказался в центре поселка, у дачи Михал Михалыча.

Как и все в Мерлинке, Михал Михалыч стоял в послеобеденный час у калитки и дышал свежим осенним воздухом. Гриня чуть не рухнул на землю у его ног. Но превозмог себя — снял бочку.

— Вот, — сказал он, — бочка. — Гриня решил по-быстрому избавиться от товара. За любую цену. Хоть за рубль. Лишь бы потом не грустить, что зазря проделал огромный путь по Мерлинке, а до того — колоссальную работу по освобождению бочки от воды. — Прошу, сколько дадите, — удачно, как ему показалось, сформулировал Гриня.

Михал Михалыч обошел бочку.

— Хорошая бочка, — одобрил он Гринин товар, — мне как раз такая нужна под водосток. Литров двести?

— Даже больше, — заспешил с ответом Гриня. — Двести десять. Некондиция.

Дыхание у него успокаивалось. И шея распрямлялась. Гриня положил ладонь на бок. Рана саднила еле-еле. В сердце возникла надежда.

— Двести десять — это ты врешь, — сказал Михал Михалыч. — Но бочка все равно хороша. Вот и крышка сверху ровно обрезана. И вмятин не видно…

— Совсем нет вмятин, — опять зашустрил Гриня.

— Зато дыра есть, — упрекнул Михал Михалыч. — Правда, ее заварить — пять минут…

— Быстрей! — воскликнул Гриня. — Чего тут пять минут делать? Три минуты… — Надежда из Грининого сердца теперь расползалась по всему уставшему телу.

И в этот момент Михал Михалыч ударил его под дых. Глаза его, засветившиеся при появлении бочки, стали тусклыми. Ленивым голосом Михал Михалыч произнес:

— Прекрасная бочка. Но ты ведь, Гриня, знаешь: я ворованного не покупаю. Зря ты ко мне…

Вдали, увидел Гриня, на перекрестке остановились двое. Он не был уверен, однако показалось ему, что на рукавах у них красные повязки. «А где ж милиционер? — вяло подумал Гриня. — Где? — И вздрогнул, потому как понял: — Милиционер меня окружает. Туда послал своих помощников, а сам вон оттуда будет окружать!»

— Арестуют меня, Михал Михалыч, — пожаловался Гриня. — Вы человек умный. Посоветуйте, как вон от тех товарищей избавиться?

— Каких товарищей? — не понял Михал Михалыч.

— Вон! Дружинники! Не видите?

Михал Михалыч посмотрел, куда указывал Гриня, и тоже увидел двоих на перекрестке.

— Дружинники, говоришь? А ты… ты, Гриня, брось бочку и беги. Без бочки-то легче. Раз-два — и скроешься в неизвестном направлении. У нас поселок большой.

— Куда? Куда бочку-то? — заспешил Матюхин.

— А хоть туда, — показал Михал Михалыч на траншею. — Никто не увидит и не найдет.

Гриня, крякнув, из последних сил ухватил бочку и на полусогнутых, держа ее у живота, подтащил к траншее. Столкнул ее туда и замер, не в силах разогнуться. Потом он побрел, не оглядываясь. Он тащился, шатаясь, и хватал воздух широко открытым ртом без трех зубов, придерживал сердце ладонью и наслаждался свободой. Голова его моталась, как у тряпичной куклы, но Гриня этого не ощущал. Он чувствовал себя легким и ловким, почти счастливым, потому что не было груза, этой заколдованной бочки на его шее.

На следующий день Матюхин не мог прийти за бочкой: ночью умер Шихан. Подполковничиха Загоруйко оказалась женщиной с добрым сердцем: вызвала врача и затем отвезла Володю Шихана в районный морг. Гриню она не ругала: почему, мол, живет в ее сарае без ее разрешения? Только попросила печальным голосом хорошенько прибить две доски, выходившие в сторону Песчаного переулка. Матюхин прибил, а затем, до вечера, рушил в сарае фальшивую стенку — тоже Загоруйко велела.

Так что в воскресенье Гриня был занят. А в понедельник он на рассвете наведался к заветному месту и сильно огорчился: бочки в той траншее не было. Гриня перевел взгляд от ямы на дом Михал Михалыча: ставни там были закрыты, дымок из трубы не вытекал. На калитке висел замок. Спросить о бочке было не у кого. Он молча постоял над бывшей траншеей. Края ее осыпались. На дне поблескивала вода. Сбоку в полную силу кустился отцветший иван-чай. Гриня направился к калитке и потрогал висячий замок. Михал Михалыч хорошо смазал замок и прикрыл сверху аккуратно вырезанным из старой камеры полукружьем резины. Он все делал добротно и тщательно. Дрова на зиму лежали под прочным навесом. Лопаты, грабли и всякие тяпки Михал Михалыч держал в отдельном строении. Сарай у него был из кирпича, с обитой железом дверью, потому что там, в сарае, хранились бесценные вещи: сварочный аппарат, мини-трактор, два насоса для полива и еще много чего. Даже водосток с крыши Михаил Михалыч соорудил собственными руками из нержавейки.