Михаил Каминский - Переполненная чаша

— Радикулит, Сура? — спросила Надя, и на добром ее лице мелькнула улыбка. — Это, сестричка, такая болезнь, что и смеешься и плачешь. Когда у меня радикулит, я успокаиваю себя: это от простуды или от нервов. Ничего страшного, в общем.

Не ответив Наде, Сура, приволакивая ноги, направилась на кухню. Шла она через комнату долго. Мягкие тапочки на лосиной подошве тонули в пушистой дорожке. Вообще Сура бодрилась, не стонала. Но сестрам было видно (или они чувствовали это?), что каждый шаг гулкой болью отдается у нее в пояснице. У самых дверей на кухню Сура не выдержала — положила руку на крестец: так ей было легче переносить страдания.

— Старость — не радость, — Надя, по-прежнему улыбаясь, оглядела сестер. — Но ты, Мэриам, — молодец. Сколько тебе лет, Мэри? Таки все уже семьдесят восемь, а держишься — дай бог каждому молодому.

— Сколько мы не виделись? — спросила Мэриам. — Ровно год? Да, я тогда приезжала на защиту диссертации Гайдукова. Прекрасная диссертация по сколиозу. Гайдуков делает изумительные операции. Новейшие приборы, самая современная методика… Нам вчера показывали юношу, которого он вытянул на восемнадцать сантиметров. Стройный, красивый парень. А был сутулый, с искривленным позвоночником. Говорят, методика Гайдукова несколько жестока. Но результаты! Результаты, я вам скажу, поразительны. Он и Илизаров в нашей области творят чудеса!

— Разве Илизаров уже живет у нас в Орле? Я слышала по телевизору или где-то читала, что он… — Надя вспоминает, но не может вспомнить, в каком городе проживал знаменитый хирург Илизаров.

Мэриам усмехается, но снисходит к сестре: Надя кончила всего два класса трудовой школы.

— Когда я говорю «в нашей области», я имею в виду травматологию и ортопедию, а отнюдь не наш Орловский край. — Мэриам постукивает костяшками пальцев по подушке на тахте, поэтому ударов не слышно. «Сура купила замечательный гарнитур, — думает Мэриам. — Но три тысячи — откуда они? Сура и ее Ефим — пенсионеры. Может быть, помог Ося? Все-таки народный артист. Нет, едва ли. Дети, даже самые хорошие, не дадут родителям умереть с голоду, но не более того». О детях — это вспомнились чьи-то чужие слова. А у них с Федором не было ребенка. Мэриам смотрит на дверь, за которой скрылась в кухне Сура, и мысленно произносит любимую присказку младшей сестры: «Деньги важно не заработать, деньги важно удержать».

Она снова поворачивается к Наде.

— Надеюсь, ты знаешь, что я — доктор медицинских наук? — Мэриам глядит на все еще улыбающуюся Надю испытующе и с заметной долей иронии, как привыкла смотреть на молодых ординаторов. Хана, покойная мать, звала свою старшую Ребе — Учитель еще тогда, когда Мэриам ходила в гимназию, словно знала судьбу дочери наперед. Мать наградила всех дочерей вторыми именами, и они по-своему выполняли в жизни ее волю: Фаня — Справедливая, Лиза — Птичка, Надя — Добрая, Сура — Сердце…

— Как же! Я знаю, что ты ученый человек. Почему я не знаю? — Убрав, наконец, улыбку, Надя недовольно поводит плечом. Странная эта Мэриам. Не поймешь, когда шутит, а когда говорит всерьез. Как же не знать, что старшая сестричка — доктор медицины? Это же их гордость! Правда, у Мэри нет детей. И не было. Кто знает, постигла бы она эти докторские науки, если бы за подол ее хватали малыши. И как бы сложилась ее, Надина, жизнь, если бы не погиб Виктор и не пришлось бы одной тянуть двоих детей, двоих замечательных мальчиков, Котю и Илюшу. Слава богу, Котя сейчас начальник цеха у них на заводе в Дарнице. Илюша тоже неплохо успел в жизни, только, жалко, развелся с первой женой и почти не видит свою дочурку, а она такая славная, такая умница и жизнерадостная.

Надя вытирает вдруг выступившие слезы. А Мэриам, заметив это, высоко поднимает брови:

— Я тебя обидела?

— Нет, что ты! — Надя глазами показывает на Лейку. Мэри должна бы сама догадаться: слезы из-за Птички, из-за Лизы, которая покидает их. Мэри должна понимать, что Наде тяжелей, чем другим сестрам, — ведь они с Лейкой двойняшки. Можно сказать, что они знали и любили друг дружку еще до рождения.

— Да, Добрая. — Мэриам почти никогда не вспоминает это Надино имя, но сейчас ей хочется сказать что-нибудь особенно приятное Наде. — Я тебе сочувствую. Мне понятны твои страдания. Ведь уезжает не просто сестра, а половина тебя самой. Ваши сердца начали биться в один момент, вы одновременно увидели белый свет, лежали в одной кроватке, укрывались одним одеяльцем… — Мэриам не привыкла говорить нежные слова — она вдруг теряется, не зная, как продолжить, и неожиданно заканчивает холодно и сурово:

— А теперь вы будете жить в разных мирах.

— Ой! — вскрикивает Надя, и слезы льются по морщинистым щекам, капают на белый широкий воротничок, которым она перед поездкой сюда, к Суре, обновила платье.

Часы пробили половину второго. Лиза в своем углу подняла голову и увидела скрипку. Может быть, она встретится с Осей т а м? Ведь после гастролей во Франции Ося, кажется, будет выступать с концертами в Вене? Его очень хорошо везде принимают и хвалят в газетах. Еще бы — лауреат разных премий! Купается в славе и в деньгах. И Сура, когда говорит о нем, такая счастливая и гордая… Впрочем, Суре всегда везло. Да, она очень везучая, дай бог, чтобы так ей всегда было. Такой талантливый сын, такая прекрасная дочь. И покойный Григорий был очень хорошим. И Ефим, второй муж, у нее редкостный человек: вырастил, можно сказать, чужих детей, любит их, как родных. Но ведь Сура и Ефим не забыли, что Ося — и ее, Лизин, ребенок? Много лет они с Сурой жили в одном доме, только в разных половинах, и Ося приходил к ней обедать и делать уроки, играл с Любочкой и решал с ней задачи, а когда он был совсем маленький и надел на голову ведерочко, то именно Лиза не испугалась, не закричала, как Сура, заламывая руки, а схватила Осеньку и понесла в мастерскую, потому что никто в доме не мог снять с его головы ведерочко. В мастерской перекусили дужку, ведерочко пропало, но Осенька не жалел его — ведь с ведерочком на голове ему было так страшно. Лиза несла мальчика до мастерской на руках всю Большую Черкизовскую, накинув на ведерочко свою шелковую косынку, и все оглядывались, и Лизе было приятно, что все видят, как она решительно спасает ребенка…

А кто знает, сколько горя принес ей этот фантазер Ося?! То письмо, которое он написал печатными буквами от имени Давида, чуть не загнало Лизу в могилу. Она так ждала вестей от мужа, а их все не было, она так надеялась, что Давид жив, а из военкомата сообщили, что он пропал без вести… И вдруг Лиза открывает почтовый ящик, а в ящике — сложенное треугольником письмо. На нем не было марки, но это понятно: воинское. А вот отсутствие штемпеля Лиза не заметила. Она развернула треугольник и прочитала на бумаге в фиолетовую клеточку: «Дорогие мои жена и дочь, я жив, но у меня нет ни рук ни ног. Но я жив…» — и упала в обморок. А потом прибежали люди и появился Ося. И он стал плакать. Он говорил, что не хотел сделать плохо, а хотел сделать хорошо, но не знал, что так получится, ведь тетя Лиза столько раз повторяла: пусть Давид без рук, пусть без ног, но только бы живой…