Михаил Каминский - Переполненная чаша
- Название:Переполненная чаша
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1991
- Город:Москва
- ISBN:5-265-02320-8
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Михаил Каминский - Переполненная чаша краткое содержание
Переполненная чаша - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
И тогда, в австрийском городе Зальцбурге, при воспоминаниях о котором у меня всегда начинает болеть нога, я подумал об институте международных отношений. «Странно, — размышлял я, медленно передвигаясь по праздничной площади в обнимку с Любавиным к нашему автобусу, — почему это никогда прежде в моем сознании не возникала картина комнаты, где заседала ловко закрывшая мне доступ к дипломатической карьере мандатная комиссия?» А ведь все в ней — и размеры, и обстановка впечатляли и должны были активно жить на поверхности памяти, а не прозябать где-то в ее закоулках. Свою победительную осанку, с которой входил в эту комнату, я помнил: стать юного сизаря, каких не счесть, которому не по чину достались отборное пшено и ключевая вода, предназначавшиеся великолепному турману, вожаку стаи.
И по сию пору ощущаю на плечах тяжесть мешка с дерьмом — им отоварил меня комсомольский божок института международных отношений. Лицо его помню. Голос…
А вот какой была комната, где решительно и неправедно определилась моя судьба, забыл. Вернее, мне казалось, что не успел ее сфотографировать взглядом — не до того было. И вдруг она стала всплывать в моем сознании в эту минуту, на корабле: с непременным изображением вождя — бронзовым бюстом в полувоенной форме, с трубкой, конечно, в руке, с желтыми плотными шторами на окнах, не пропускавшими свет с улицы, с огромной хрустальной люстрой на толстой золоченой цепи желтого же металла. Я стоял между Любавиным и Скотом — и разные, большие и малые, детали пробуждались из прошлого в моем сознании, рождая картину комнаты. Так, например, я вспомнил, что сбоку от длиннющего стола там находилась странная в этой официальной торжественности тумбочка, покрытая такой же, какая была у нас дома, скатертью — с цветочками по углам и в центре. Нашу, домашнюю, вышивала цветочками бабушка Сура, а кто, интересно, возникла мысль у шестнадцатилетнего с м о р к а ч а, вышивал цветочки им? Как возникла, так и исчезла, — в момент, потому что, припоминал я, все в комнате мандатной комиссии нацеливалось на психологическое уничтожение «сюда входящего». Тумбочка с вышитой скатертью явно была чьим-то недосмотром: от нее на душе становилось тепло, в то время как все остальное навевало ледяной холод. Члены мандатной встречали пристальными — недоверчивыми и требовательными взглядами: признайся, будет лучше! Под этими взглядами преодолеть с поднятой головой метров пять-шесть от дверей до венского стула строго в центре комнаты уже являлось подвигом. Кто был способен на такой подвиг? Сын министра? Дочь посла? Остальные проглатывали язык сразу же, переступив невысокий порог этой комнаты. Гигантский стол был составлен из трех или четырех обыкновенных столов. Люди сидели за ним плотно друг к другу, и зеленая плюшевая скатерть скрывала их ноги. Они были подобны бюстам — неподвижные, настороженные, изучающие и недоверчивые…
Когда все эти подробности одна за другой всплыли в моей памяти и создали объемный и цветной образ комнаты и живых бюстов за столом, протянувшимся от стены до стены, я понял: все предназначалось для того, чтобы раздавить. Растоптать и унизить. Даже большое число членов мандатной служило, пожалуй, не стремлению разделить их ответственность на мелкие кусочки, а тому же психологическому прессингу, устрашению.
6
Опять наш корабль качнуло. Теперь сильней, размашистей. А отчего — неизвестно. Это походило на сон: тебя вдруг подбрасывает непонятная — невидимая и незнаемая сила, и ты взлетаешь — легко, взахлеб, высоко, в никуда. Но тут о себе весьма ощутимо и без всякой фантастики заявил громкий и многоголосый шум: команды, усиленные мегафоном, крики матросов, гудки, удары и скрипы, постепенно соединяющиеся в единый гул, с каждой секундой набирающий мощь. Корабль задрожал, он как бы весь натянулся струной — от носа до кормы, и эта струна, того и гляди, могла лопнуть. Как хорошо, что это — его последний рейс, потому что все — и переборки, и обшивка, и машина, и даже несущая стальная конструкция — все, признал капитан перед лицом разъяренной Жанны, пришло в негодность.
Мне не хотелось уже стоять здесь, в тени, где до берега — рукой подать, а сам берег похож на неровную, обветшалую стену средневековой крепости. Захотелось на солнце, к людям. И подальше от Скота. А он будто бы почувствовал, что я хочу освободиться от него, и придвинулся ближе.
Теперь нас основательно беспокоили. Толкали и трясли, швыряли, двигали и резко останавливали, чтобы тут же рвануть в противоположную сторону палубы, проходы, открытые иллюминаторы кают заполнились любопытствующими, встревоженными и даже сердитыми лицами. Зачем, мол, все это, не мешайте отдыхать. Я, конечно, знал, что нас много, что мы — разные, но никогда не встречал всех вместе такими напряженными и взъерошенными, точно куры, потревоженные на полуночном насесте наглым светом сильного фонаря.
Всех всколыхнул долгожданный могучий буксир, невидимый с того места, где стояли мы — Любавин, я и Скот. Он трудился на совесть, теперь уж непрестанно, и многочисленные, натужные, страдальческие звуки, издаваемые в ответ нашим корабликом, слились в единый стон. Любавин при каждом рывке и толчке крутил головой, то ли восхищался титанической работой буксира, стремившегося вырвать нас из плена, то ли ожидая, в каком месте начнет рассыпаться наш «турист», который, довольно долго простояв на мели, мог и совершенно отвыкнуть от движения. «Слава богу, — возвращался я к одному и тому же, — что у него — последний рейс, что немощного пенсионера отведут куда-нибудь в дальнюю сторонку, дабы он не заражал своей ржавчиной окружающую среду».
А Скот, казалось, не замечал происходящего. У него была слишком сильная воля, чтобы немедленно отвечать на внешние раздражения, какого бы масштаба они ни были. Приводнись рядышком летающая тарелка, воспитавший в себе непоколебимость Скот в крайнем случае лишь неспешно повернул бы в ее сторону свой взор. А тут он лишь чуток сузил глаза и подобрал губы.
— Сейчас поедем! — радостно возвестил Любавин.
И в самом деле, стон усилился, достиг оглушающей силы, кораблик вскрикнул, вырвавшись из объятий присосавшегося к нему донного грунта, и начал медленно и неохотно разворачиваться вокруг своей оси. Прежде всего я заметил это по тому, что от меня стало уходить в сторону жерло поганой трубы. Потом вместо узкого и грязного рукава между нашим бортом и берегом стал открываться — с каждой секундой все больше, больше — Дунайский простор. Картина широкой и полноводной реки, подчиняясь законам оптики, постепенно сходила на нет, но — странным образом — для меня водная гладь не кончалась на пороге обозримого, а устремлялась за границу горизонта; мне чудилось, что я вижу ее продолжение, и от этого само собой вырвалось радостное:
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: