Камен Калчев - Софийские рассказы

Домой я вернулся вконец расстроенный. Лачки и жены его не было видно. Я рухнул на кровать и долго пролежал так, опустошенный и обессиленный.

Все случившееся проплывало перед моим мысленным взором, начиная от ваксы, которой я вымазал туфли утром, и кончая невероятной историей, услышанной на кладбище. Да, сомнений не было. Я был обречен служить Виолете. Мы были словно связаны единой цепью. Но почему? Почему? Незаметно для себя я уснул и проспал беспробудным сном до полуночи. Когда проснулся, в мое окно светила луна. И мне вдруг показалось, что это вовсе не луна, а лицо Виолеты. Я в страхе спрятался под простыню, но лунный свет проникал и через ткань, и я очень ясно видел круглый диск, который, казалось, хотел вкатиться через окно прямо ко мне в комнату. Я сбросил простыню, вскочил с кровати и направился к окошку глотнуть свежего воздуха. Высунув голову в окно, я услышал, как кто-то тяжело вздохнул. Это был Лачка, мучимый своей неистребимой бессонницей. Он стоял на кухонном балкончике. Я снова лег. Луна продолжала следить за мной в окно словно живая.

В тишине слышался далекий гул завода. Я подумал о людях, работающих в ночную смену, и попытался развеять свои дурные мысли. Потом я различил и шум реки, протекавшей по другую сторону квартала… Луна медленно перекатывалась по небу, и вот наконец я остался в темноте. «Пусть пойдет дождь… — подумал я. — Мне не надо ничего другого. Пусть пойдет…» Внезапно снаружи донесся какой-то звук. Вначале я подумал, что это кошка, мяукая, бродит по винограднику, но потом различил чей-то голос.

— Товарищ Масларский!.. Масларский!.. — звал меня кто-то.

Это был Лачка.

Я встал и, подойдя к окну, высунулся наружу. Во дворе, освещенная луной, стояла Виолета и разговаривала с Лачкой. Он был на балконе, а она стояла внизу, перед дубовой калиткой, не решаясь войти.

— Заходи, товарищ Калыпчиева! — приглашал Лачка. — Я его сейчас позову. Заходи!.. Люди же мы все-таки…

— Я не Калыпчиева, а Вакафчиева, — ответила Виолета.

— Извиняюсь.

Я быстро набросил пижаму и вышел во двор. Виолета стояла за калиткой. Я махнул ей рукой, и она вошла. Она пересекла двор и стала медленно подниматься по бетонной лестнице. Лачка молча наблюдал за нами. Виолета вошла в мою комнату и попросила не зажигать света. Мы молча посидели некоторое время, потом она встала, медленно подошла ко мне, опустилась передо мной на пол и положила голову мне на колени.

— Пусть наш сегодняшний разговор останется в тайне.

Я дрожащей рукой погладил ее волосы и спросил:

— Неужели ты сомневаешься, Виолета?

— Я прошу тебя…

— Будь спокойна, Виолета…

— Я прошу тебя… — Она резко встала и направилась к выходу. — Мне другого ничего от тебя не надо, — сказала она, нажимая на ручку двери.

— Я понимаю.

— Спокойной ночи..

— Спокойной ночи, Виолета!

Я слышал, как простучали по бетонным ступенькам ее каблучки. Слышал, как она пожелала спокойной ночи Лачке. Слышал, как открылась и закрылась калитка. И шаги ее затихли на освещенной луной улице…

Как я и предполагал, Виолета вновь вошла в мою жизнь. Чувство, которое я испытывал к ней, нельзя было назвать любовью. Наверное, и она так же относилась ко мне. Но мы тянулись друг к другу, словно не могли жить один без другого. Я злился на себя за мягкотелость, ругал себя после каждой сделанной мной уступки. А она думала, что я по-прежнему должен служить ей, словно никогда и не было между нами этих десяти лет.

Часто, придя вечером домой с работы, я как подкошенный валился на кровать, но тут же приходили мысли о Виолете и я долго не мог уснуть. Мне стали привычными все ночные шумы. Я слышал, как через двор шла кошка, как она вспрыгивала на забор… Знал, когда погаснут окна в соседнем доме, где жили два инженера с нашего завода. Знал, когда даст гудок паровоз, маневрирующий по ночам на станции. Все мне было известно. Я слышал, когда выходил на балкон Лачка, и знал его грязные мысли, и меня коробило от его заплывшего жиром воображения.

Я оказался в таком же, как и он, положений. Теперь я часто лежал с открытыми глазами и не мог уснуть. Вначале я скрывал это от Лачки, не хотел, чтобы он знал, что и меня мучает бессонница, но он сам понял это и однажды ночью позвал меня с балкона:

— Масларский! Иди сюда, выпьем по чашке кофе. Видно, нам с тобой все равно не спать, так хоть поболтаем о чем-нибудь.

Я ничего не ответил, он помолчал немного, потом снова подал голос:

— Коварная это штука, если не принять вовремя меры… У меня она появилась после революции. Точнее — с той поры, как отобрали в селе мой участок с кое-какими строениями.

— Меня это не интересует! — крикнул я. — Дай мне поспать!

— Извиняюсь, — сказал Лачка, — я подумал, что тебе не спится! — И он хлопнул балконной дверью.

Я яростно заходил по комнате, чувствуя себя обманутым. Мои босые ноги шлепали по доскам пола, и звук шагов доносился до кухни. Спустя какое-то время Лачка постучал мне в стену:

— Пожалуйста, потише! Люди спят.

Это разозлило меня еще больше. Я схватил стул и швырнул его в стену. Хорошо, что стул был сделан из гнутых железных прутьев, он не разлетелся вдребезги. Лишь штукатурка посыпалась на доски пола.

Лачка молчал. Я услышал, как он снова вышел на балкон. Его присутствие сводило меня с ума. А он все не уходил с балкона…

Несколько дней подряд Лачка пытался мне доказать, что для того, чтобы успокоиться, надо пить кофе. И однажды он сломил мое сопротивление. Я сдался. Открыл дверь и пошел к нему. Мы сели на балконе и провели часа два в глупых, никчемных разговорах. Он пытался мне доказать, что кофе благотворно действует на нервы, хотя некоторые врачи утверждают, что кофе, наоборот, расстраивает нервную систему. Я спорил с ним, но он был опытнее меня в споре и неизменно побеждал. В конце концов я признал его превосходство в вопросах медицины.

Оказалось, что он гораздо начитаннее меня. Однако самым крупным специалистом он проявил себя в вопросах семьи и брака. Он считал, что брак порабощает мужчину. Я спросил его, почему он так говорит, а он ответил, что это доказано самой жизнью.

— Оглянись вокруг, — сказал он, — ведь все мы рабы! Это же ясно! Почему я, например, не сплю по ночам, а жена моя спит? Почему?

— Такие уж у нее нервы.

— А почему мои нервы наизнанку?

— Дело, наверное, в характере.

— Нет, не в характере, а в том, что я раб. Поэтому я и не сплю, а она спит.

— А почему я не сплю? — спросил я его вызывающе. — Я не женат, не раб, а тоже не сплю.

— Пожалуйста, не надо о тебе, — усмехнулся он. — Тут мы с тобой входим в другую зону. — Он замолчал, слегка отодвинулся от меня, так как, наверное, вспомнил, как в свое время получил от меня затрещину, и сказал уже смелее: — Брак — это рабство, дорогой!