Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

— Вот так шинеля заправлять, — показал старшина.

«Шинеля»-то я заправляю, а вот койка никак не поддается. Гладишь ее, гладишь, чуть языком не лижешь, а старшина надвинется:

— Это койка?

— Так точно, койка это, товарищ старшина.

— Это Кавказ! Это Эльбрус подо мною, один в вышине. Сами-то посмотрите.

Смотрю. Кавказ, может, и не Кавказ, а так, СреднеРусская возвышенность — холмики, бугорки.

— Самому-то нр-равится заправочка? — говорит, налегая на «р», видно, сердится. Говорит пока негромко, а если во всю моченьку грянет? Вон какая грудища широкая, сколько звука в ней спрятано. — Попробуйте еще, курсант Леонов. Увидите — получится.

Наконец что-то вроде получается, шахтер Петя Величко помогает, спасибо ему. Его в пример всем ставят, а он не зазнается, хороший парень. Помалкивает, что надо — делает, перед начальством не лебезит.

Так и проходят дни, от завтрака до ужина. Строевая, политподготовка, занятия по специальности, личное время для зубрежки уставов и писания весточек домой. Вечером перед отбоем — телевизор, потом вечерняя проверка (или, по-киношному, поверка) и долгожданное: «Школа, отбой!» Только после этой команды дежурного сержанта еще раз пройдется по казарме въедливый старшина в начищенных до блеска сапогах, в наглаженном кителе.

— Курсант Леонов. Уложить обмундирование как положено.

— Так ведь уложено, как положено, товарищ старшина.

В ответ негромкое, чтоб не будить уже храпящих, но очень веское:

— Выполняйте приказание.

Выползаю из-под теплого одеяла, подтягивая кальсоны. Мой сапог валяется на полу. Ставлю его, равняю носки, поправляю на табуретке брюки, гимнастерку и ремень, что кольцом на них.

— Вот так. Теперь ложитесь.

Только, кажется, глаза закрыл — подъем! Откидываем на спинки двухъярусных кроватей одеяла, вскакиваем. Хорошо, что сплю внизу, а то бы спросонок свалился, голову разбил.

Зарядочка. Интересная штука. Из тепла да прямо в колкое ноябрьское утро. И первый вздох, глубокий, до колик, и первый шаг по хрустким лужам. Сержант-второгодник, дьявол двужильный из бывших верхолазов, никогда не устает. Маячит впереди его квадратная спина, руки как рычаги работают, мощно ходят мышцы под белой рубахой. Бежим за ним, пыхтим, спотыкаемся, помаленьку просыпаемся. Колючая проволока автопарка, резок на морозе бензиновый запашок. Артиллерийский парк. Стынут на колодках, задрав стволы, промасленные махины. Столовая. Пробегая мимо, хватаем запахи жареной рыбы. За кухней только-только разгорается небо. Круг по военному городу — глаза на лоб. А сержант выдыхает клубы пара:

— Первое упражнение начи-инай!

И выделывает руками-ногами, только суставчики похрустывают. Мы тоже что-то пытаемся сотворить. Ох, не помереть бы в расцвете сил. А у казармы стоит мой любимый старшина, пальчиком манит, заботливо осведомляется:

— Хромаем? Ногу натерли, болит?

— Так точно, товарищ старшина. Сил нет. (Вот сейчас в казарму отправит, к печке.)

Старшина вздыхает:

— Болит, значит? Плохо портянку накрутили? Придется сегодня на кухню. Там подлечитесь, картошку почистите.

— Ой, мне уже лучше! И не болит, ей-богу!

— Ладно, идите умывайтесь.

— Слушаюсь, идти умываться!

Иду бодрым шагом, спиной чувствую: смотрит он на меня своими темными непроницаемыми глазами.

Умылись, побрились, оделись, койки заправили, кровати по веревке выровняли, вышли на воздух. Дежурные в казарме остались — полы драить. Мы строем потопали в столовую. Хотя какой это, на фиг, строй! Строй — когда стройно, а мы в две шеренги еле-еле встаем, «ножку» не держим, сбиваемся, друг другу на пятаки наступаем. Старшина, бедный, устал нас останавливать, перестраивать. Аж вспотел весь. Командир нашего взвода, маленький старлей, кричит, грозится:

— Связисты, я за вас возьмусь! Вы у меня в столовку через полосу препятствий ползти будете! Через плац строевым шагом топать!

Ладно, поглядим. Пока вот она, открывается дверь в столовую, в сладкие макаронно-рыбные запахи, в грохочущую музыку алюминиевых мисок, в стукоток половника-«разводящего» по бачкам, в веселый звон ложек. Никаких тут «разговорчиков в строю» — быстрая слаженная работа челюстей. Надо успеть и свою порцию смолотить, и за добавкой к амбразуре слетать. Зазеваешься, замечтаешься, тут тебя как кнутом по спине:

— Школа, строиться!

Ничего, на ходу дожуем. Тем более у нас два часа политзанятий — передохнем. Разместились в Ленинской комнате. Прекрасный голос у замполита ровный, усыпляющий, глаза после пробежек, зарядок на свежем воздухе, после горячего завтрака и огневого чая сами слипаются. В ушах — бу-бу-бу, и вдруг резкое:

— Школа, встать! На выход марш!

А на выходе уже сержант поджидает:

— Школа-а, бего-ом…арш!

Побежали, заплетаясь ногами, запыхтели, сон, правда, пропал. Распаренные, краснолицые шумно уселись за столы. Голос у замполита мягкий, отеческий:

— Доброе утро, товарищи курсанты. Теперь и послушать можно. Курсант Леонов прочитает нам передовицу. Он, к вашему сведению, филолог, в пединституте учился. Человек грамотный. Прошу.

Передовицу так передовицу. Читаю, особо не вникаю в смысл читаемого. Венгерские события, интернациональный долг, наш ответ контрреволюции. Фразы какие-то обтекаемые, слова округленные. Всё это мы слышали не раз. Как там на самом-то деле, что там происходит, где парни из нашей части? Вопросы не задаем — ответ получим такой же расплывчатый.

Да особенно вникать и некогда. После политики нас ждет строевая. Взводные разобрали своих ребят, приказали надеть «шинеля», взять учебные карабины и построиться на плацу. Наш маленький комвзвод выглядит комично, затянутый ремнями, с огромной кобурой пистолета Стечкина. Голос у старлея пронзительный, команды резкие. Шагаем, поворачиваемся, оружие на руку, оружие к ноге, на плечо, на землю. Кругом, бегом, пешком, языки на плечо. Короче, загонял. Мало того, уже в казарме молча построил нас, кивнул нашим сержантам, которые тоже встали перед нами, все пятеро лихих и суровых дедов, — грудь колесом, значки сверкают, ремни затянуты. Гимнастерки так забраны под ремень, что стали короткими, а у нас висят, как бабские юбки. Сразу видно бывалых солдат и нас, зеленых. Те и ходят-то как-то свободно, легко, а не волочат сапоги за собой.

— Сравните, — грустно сказал наш взводный командир. Мог не говорить, и так все ясно и понятно.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? — послышался веселый голосок нахала Жукова. — Разрешили. И Ваня так же весело спросил: — А товарищи сержанты сразу такими замечательными стали?

Взводный нахмурился, покачал головой и сказал потом:

— Сразу, курсант Жуков, ничего не делается. И вы таким же будете, я вам обещаю. А теперь товарищи сержанты свободны, а остальным — в класс!