Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

А потом он же в классе опять нудит, как и неделю назад. Учит нас катушки с проводом таскать, зеленую тяжелую рацию осваивать, на ключе работать, азбуку Морзе накрепко запоминать: точка-тире, тире-точка… Эх, водички бы три глоточка!

Столько-то раз в неделю обязательная физподготовка, без нее солдат не солдат. Накрепко запомню, как впервые привели нас в спортзал. Сам начальник Лопач привел. Мы у одной стенки встали, у другой наши воспитатели расселись — офицеры, сержанты. Веселые, будто на выступление юмористов пришли. Только старшина сидит филин филином, на наши сапоги зорко глядит — хорошо ли начищены?

Осмотрелись мы. Вроде ничего страшного. Перекладина, брусья мне знакомы, в институте такое было. Но длинная кожаная скотина пугает. Лопач похлопал ее по спине:

— Конь. Прыгать, значит, так…

Снял ремень, шинель. Неужели сиганет, с брюшком-то? Разбежался. Оп! Стукнули сапоги о мостик, ударили ладони по коню, тяжелое тело командира неожиданно легко перемахнуло снаряд, аж ветерок прошел! Встал, не шелохнувшись, как дуб. Спросил вроде как ласково:

— Ясно?

— Ясно, — смело ответил Ванька Жуков. — Только как прыгать — неясно.

— А вы попробуйте.

Нехотя, как бы делая одолжение, прыгнул Жуков.

Ловко получилось. Лопач кивнул: молодец. Пришла и наша очередь мучить коня. Топ-топ сапоги, шлеп-шлеп ладони. Кто мигом через скотину летит, кто на ней застревает. Я тоже разбегаюсь, прыгаю, отталкиваюсь, ладонями по коже луплю. На скамейке, где сидят сержанты, сдержанный смешок. Я сижу верхом на коне. Ноют ладони, болит отбитый зад. Подполковник надел шинель, затянул ремень, буднично приказал старшине:

— Прыгнувших отпустить вечером в клуб, остальным продолжать занятия.

Остальных-то добрая половина набралась. Через час еще кто-то стал счастливее, кто-то, в том числе и я, — грустнее. Одним светит кино, другим — кухня.

— Ничего, — сказал неудачникам усталый старшина. — Завтра продолжим, завтра у вас получится, я уверен. Выходи строиться.

Он пропустил всех вперед, сам, выдохнув и прищурясь, легко перемахнул через коня и вышел, на меня не оглядываясь. Когда дверь за ним закрылась, что-то вдруг приподняло меня, и я, сам от себя такой прыти не ожидая, перелетел через проклятого коня.

— Ну вот. Я ж говорил — получится.

В дверях стоял старшина, непроницаемо смотрел на меня.

— Выходите строиться, курсант Леонов.

Я пошел было к своей шинели, но остановился:

— Слушаюсь, строиться!

— Иди, иди, артист, — покачал головой старшина. — Чего сразу-то не прыгнул? Ведь можешь.

— Да народу много, смотрят…

— Ну, знаешь, таким застенчивым у нас трудно будет. Исправляйтесь, будущий командир.

— Слушаюсь, исправляться.

Старшина взял меня за плечи, повернул и слегка поддал под зад коленом.

В клуб я пошел вместе с другими прыгнувшими, смотрел «Карнавальную ночь», смеялся. И не знал, что проклятый конь еще не раз испортит мне жизнь.

После кино — отбой. Сон у мальчишек мгновенный. Только мне что-то не спится. Из-под сержантской двери узкая полоска света, слышны негромкие голоса.

— Пьют, заразы, — приподнимается на локте Ваня Жуков.

Врет, зараза. Кто их пьяных видел? Особенные у нас сержанты, мальчишками хлебнули лиха в войну, школу закончили вечернюю, рабочую, не отходя, как говорится, от станка и отбойного молотка. И курсантов жалуют таких же, работящих, серьезных. Ваня пытался к ним в комнату толкнуться, песни попеть, на гитаре сыграть — так посмотрели на него, говорливого, что дальше порога ступить не посмел. Сел у своей тумбочки и мне шипит:

— Этот Петька-шахтер к ним затесался! Прямо свой в доску, скоро лычку ему присобачат!

Этот Петька-молчун лично мне ничего плохого не сделал, наоборот, вчера вон помог подворотничок подшить, автомат вместе собирали.

— Хороший парень, — сказал я.

Нехорошо тогда посмотрел на меня Ваня.

Забыл я про тот разговор, другие заботы навалились.

Только научились мы помаленьку строем ходить, так новую затею придумали отцы-командиры — песню петь. Она и в походе, и в бою, и в труде помогает.

— Все батареи песни поют. Слышали? — спросил однажды хмурым утром старшина. — И наша школа теперь будет петь. Попробуем. Запевала есть?

— Курсант Леонов! — так неожиданно выкрикнул за меня Ваня Жуков, что я ничего и сказать не успел.

А старшина уже командовал:

— Школа… шагом… арш! Запевай!

Топ-топ-топ!

— Курсант Леонов, запевай!

— Топ-топ-топ!

— Бегом… арш!

Побежали, запыхтели. Круг, другой. Автопарк, артиллерийский парк, столовая, плац.

— Школа, стой! Курсант Леонов! Опять ваши фокусы? Почему не поете?

— Да не Шаляпин я, петь не умею! — кричу, задыхаясь.

В строю завозились. Шахтер Петька крепко ткнул локтем в бок Ваню Жукова, тот громко охнул. Всевидящий старшина ничего не заметил, оха не услышал. Только спросил:

— Кто умеет? Может, курсант Жуков? Можете?

— Так точно, могу! — мигом отозвался Ваня.

Снова пошли, потопали. По холодку, по первому снежку.

— Запевай!

Ваня вздохнул и запел, звонко и весело:

Вечером старшина повел меня в Ленкомнату, усадил перед собой:

— Почему не пели?

— Товарищ старшина! Да не умею я петь!

— А вы пробовали?

Ну, пели мы с девчонками на вечере в институте. Так то ж для души, для себя, тихонько, а тут надобно орать во всю глотку, наперекор метелям и дождям.

Старшина по-своему понял мое молчание.

— Стыдно? Я-то думал, вы назло ему споете. Как сможете. И товарищей бежать не заставите. — Он усмехнулся. — И потом, кто знает, может, у вас голос, а вы не в курсе. Ладно, идите. И скажите спасибо курсанту Величко.

— Слушаюсь, сказать спасибо.

Через пару дней школу построили в зале и сказали, что создается полковой хор. Сегодня вечером в клубе пробное занятие. Быть всем, особенно курсантам Жукову и Леонову. Были. Многих послушали, отсеяли. Меня, Ваню, Петю-шахтера и всех наших сержантов оставили петь. Наши офицеры сидели в зале, хлопали. Когда мы спустились со сцены, меня попридержал старшина:

— А говорил, не Шаляпин.

— Товарищ старшина, я только в хоре могу, не так страшно.

— Застенчивый ты наш, — вздохнул он. — Как дальше жить-то будешь?

Да неужели только с песней и можно выжить, товарищ старшина?

Перед присягой мы осваивали оружие. Стреляли из автомата Калашникова. Давали по девять патронов на три очереди. Прошли строгий инструктаж, ложились на маты, всматривались в мишени, зеленые на заснеженном фоне, докладывали о готовности к стрельбе и палили — командиры только головами качали. Да и как не качать. Палец, кажется, только на спусковой крючок нажал, а по ушам — целая очередь. Снег взметается перед мишенью — все пули в молоко. Иные исхитряются дважды жахнуть по одному патрону, а остальные — очередью. У меня получилось две очереди, правда, обе попали в цель. Сказали: для первого раза средненько, но перспектива хорошая. Постреляю, к оружию попривыкну, научусь. В конце сержанты показали, как надо стрелять. Три короткие очереди, гильзы в сторону летят, мишени трещат, мы в шоке. Автомат работал секунду, чистишь его полчаса. Сержанты в ствол смотрят: тщательней нужно, курсант. И еще на полчаса.