Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

Почистили «калаши», но в пирамиду их ставить рано — нужно еще научиться носить их на плече, на ремне, на спине, на груди, чтобы во время присяги держать оружие крепко, смотреть гордо. Присягнули. Автоматы не уронили, текст читали громко, только голос у многих слегка дрожал, видно, от ветра. Потом был праздничный обед, потом — торжественный концерт в клубе. В зале пахло начищенными сапогами. Чинно сидели солдаты в парадном, офицеры с орденами и медалями, раньше-то мы их только с планками видели, будто командиры стеснялись ордена носить. У старшины два медали «За отвагу», орден Красной Звезды, какая-то не наша награда. Мне со сцены хорошо все видно. С чувством исполняем разные песни — фронтовые, лирические, гуцульские. Солист — курсант Иван Жуков.

Коллективу хлопали от души, солиста завалили аплодисментами, усадили потом рядом с офицерскими женами. Мы обзавидовались. Наши сержанты хмурились.

Марш-бросок. Солдат, как улитка, тащит на себе и дом, и постель. За плечами каменный вещмешок, на боках — подсумки, противогаз, саперная лопатка, защитные чулки, на плече — автомат. Из глоток вместе с «Ой ты, зима морозная…» вырывается пар.

Вдруг команда: «Газы!» Захлопала под руками резина противогаза, и через минуту мы, похожие друг на друга страшными рожами, сверкая стеклянными глазищами, спешно напяливаем на себя защитные накидки и чулки. Задышали тяжело, поматывая хоботами. И снова — вперед.

А что, если незаметно выдрать из маски клапан? Авось не заметят. Вот так. С наслаждением вдыхаю ядреный, схваченный морозцем воздух.

— Шире шаг! Не отставать! Бегом марш!

Тут и без клапана не передохнуть! Растянулись салажата по целине. Дышать нечем, очки запотели, защитные чулки сваливаются с ног. Новая команда, и мы падаем носом в снег. Вокруг меня сопят и свистят на разные голоса: фи-фу, фа-фу! А-ах-аххх! Кажется, никакая сила не поднимет тебя на ноги. Лежал бы так на снегу вечно, чувствуя, как отходят от свинцовой тяжести ноги, руки, успокаивается дыхание.

— Встать! Вперед марш!

Это приказ. Надо выполнять. Зашевелись, встали, пошли. Сперва тихонько, спотыкаясь, потом, гляди ты, растопались, размялись.

— Стой! — раскатисто командует старшина, который сегодня один без противогаза. — Школа, отбой!

С удовольствием сдираем с лиц мокрую резину, собираем потерянное барахло. Совсем забыл я про клапан, опомнился только когда увидел, как Ваня Жуков поспешно запихивает клапан на место. А где мой-то, куда я его сунул? Потерял, болван. А старшина уже рядом:

— Показать противогазы!

Ваня первым протягивает маску. Старшину не обманешь, знает он наши штучки. Голос ровный, даже вроде как безразличный:

— Выдрали, потом вставили. Плохо вставили. Считайте себя погибшим во время газовой атаки. Сегодня на кухне подумайте о своем поступке.

— Слушаюсь, подумать о поступке, товарищ старшина. А с кем мы думать будем?

— А это не ваша забота, курсант.

Погибших оказалось немало, кухня всех не вместит.

Меня отправили Ленкомнату мыть. Хорошо, вымою. Все лучше, чем картошку чистить. Справился быстро, время еще осталось письмо домой написать. Только о чем я сообщу-то, о каких подвигах и достижениях? Покосился на свой погон с золотыми молниями связиста на эмблеме, и вдруг рука будто сама вывела заголовок: «Золотые молнии». Всё, знаю, о чем писать: о нашей службе, о Мише, военном связисте, который как бы мне эстафету передал, жить дальше велел, помнить павших приказал.

Увлекся, не заметил, как старшина вошел, услышал только, как стул под ним скрипнул. Вскинулся было, но он рукой показал: сиди, сиди, пиши.

— Маме, наверно? — Я смущенно кивнул, положив на лист ладонь, — врать не люблю, не умею. А про рассказ как сказать, поймет ли? Это вам не портянки. — А мне вот писать некому, — вздохнул он. — Ну, не стану мешать.

Через несколько вечеров рассказ был готов, я отослал его в военную окружную газету безо всякой надежды, наобум, на авось. А через неделю прибежал испуганный сержант и сказал, что меня срочно вызывает начальник школы.

— Слушай, дома у тебя все в порядке?

— Как будто…

— Хорошо. И тут ты вроде ничего такого не натворил. Чего он? Ну, давай шагай. Пуговицу застегни. И ремень поправь. Давай.

Вошел, доложил как положено. Лопач пошуршал газетой, внимательно и как будто удивленно посмотрел на меня:

— Вот ты какой. Ну, садись.

Сел. Он подал мне газету, с заголовком, обведенным красным карандашом. Я сглотнул сухую слюну, увидев этот заголовок: «Золотые молнии».

— Хорошо написал, курсант, душевно. И про школу, и про дядьку твоего. Мы с ним, кстати, одного года. Пиши, пиши больше. Какие данные о нашем боевом пути нужны — обращайся. Ко мне или к замполиту дивизиона. Ну, бывай. Только коня уж ты осиль, пожалуйста, а то неудобно: писатель, а коня боишься. Иди. Газету возьми, повесь у себя.

— Слушаюсь!

В казарме меня уже ждут сержанты. Как? Что? Зачем? Показал им газету. Толкая друг друга головами, склонились, читают, на меня с удивлением взглядывают. Вошедшему встревоженному старшине объясняют: тревога ложная, нас тут на всю армию хвалят. Старшина взял газету, удалился в Ленкомнату, потом нас туда вызвал, сказал:

— Теперь вы, товарищ писатель, должны везде и во всем быть примером и образцом. А если какие сведения о наших героях нужны, обращайтесь.

— О наших парнях пускай напишет, ну, которые там, под пулями, — с запинкой сказал старший сержант Иванов, бывший верхолаз, а старший сержант Петров, бывший шахтер, добавил, что и про нынешних наставников неплохо бы упомянуть.

— Только про службу не забывать, — остудил всех старшина. — Тревога на носу. Надо готовиться. Газету повесьте в Ленкомнате.

К тревогам начали приучать загодя. Только задремлешь — «Подъем! Трревога!» И пошло! Сержанты собираются быстро, красиво, ловко. Раз! — и портянки накручены, любо глядеть. Два! — сапоги на ногах, гимнастерка на плечах. Притопнет парень ногой, не жмет ли, и — к пирамиде. Вот и оружие разобрали, в строй встают впереди.

А мы, зеленые, суматошно с коек валимся, суем ноги в рукава гимнастерок, выкатив глаза, тащим на голову штаны. Кто-то полез окна одеялом завешивать — загремел вместе с табуреткой. И всё молча. Только похаживает по казарме старшина, подтянутый, затянутый, с пистолетом на боку, покрикивает негромко:

— Шевелись, молодежь. Вр-р-ремя, вр-ремечко. Строиться!

Тут только мы окончательно просыпаемся. Видим, сержанты стоят, по форме одетые. И мы.

— Курсант Леонов! Выйти из строя!

Путаясь в полах шинели, выхожу.

— Чья шинель?

— Вроде моя! — веселится правофланговый Ваня Жуков.

— А вы, чью напялили?

Жуков крутится на месте, Петина шинель на нем как пиджачок. Коренаст шахтер, да ростом не отличился.