Вальдемар Лысяк - Цена

- Четырех!

- …правильно, четырех, но выбрать мы можем только троих, когда там, помимо молодого Тарловского, сидит еще девять приличных людей. Именно потому надо и устраивать розыгрыш, чтобы каждый из них имел равные шансы.

Профессор Станьчак, как раз прожевывающий кусочек грудинки, резко заглотнул его, желая успеть вставить свои три гроша:

- А мы – шанс на спасение покоя своей совести, ведь если вбросить в шапку девять листочков с фамилиями и вытащить трех счастливчиков – тогда виновной в смерти шести остальных будет исключительно госпожа судьба. Я прав, пан магистратор?

- Или же госпожу провидение, - съязвил Седляк. – Провидение Божье, чтобы всем было понятно.

- Так вы уже не атеист, пан начальник? – фыркнул Станьчак.

- С чего же! До сих пор, так же, как и вы, я не верю в Бога, профессор, потому что все еще не встретил кого-нибудь, кто бы мне рационально доказал, что существует Святая Троица!

- Прошу прощения, но тут между нами нет никакого подобия; вы, несмотря на свои годы, все так же ничего не понимаете! – рассердился философ. – Когда же вы, наконец, поймете, что вера в Бога, основанная на рациональных предпосылках – это абсурд?!... Верить можно только лишь вопреки всей истории и логике мира. Но именно в этом суть веры и заключается – на отрицании всяческих аргументов против существования Бога. Вера – это мечтания, следовательно, она намного прекраснее и совершеннее по сравнению с силой разума. Вопрос сердца!

- Тогда почему же вы до сих пор такой бессердечный, пся крев! – вскипел Седляк. – Вам так трудно помечтать, так?

- Дорогой мой почтмейстер, ты так ничего и не понимаешь, видно, тебя оболванивает постоянное чтение " Капитала "! Поверить в Бога намного легче, чем понять, почему богатые столь несчастливы…

- Господа! – воскликнул адвокат. – Пофилософствуете завтра, а сейчас не отбирайте у нас времени, поскольку здесь решаются людские судьбы!

- Так что, будем решать судьбы, вытаскивая жребий? Фортуна раскрутит свое колесо, произведет справедливый выбор и уйдет в позоре, будучи виновной смертей шести неудачников!

- Ваши аргументы – это чистейшая демагогия, пан профессор! – заметил Брусь. – Все это жонглирование метафизической иронией, обвинение судьбы…

- По-видимому, вы плохо поняли профессора, пан магистр, - перебил его Мертель, размахивая салфеткой, которой только что вытер себе губы. – Профессор Станьчак имел милость высмеять нас, потенциальных виновников. Что, естественно, так же не имеет смысла, равно как и возлагать вину на судьбу. За смерть любого из арестованных винить можно только оккупанта, или же войну как таковую, но ни в коем случае не нас! Метафизический аспект здесь, несомненно, имеется, ведь это и вправду фатум, но текущая реальность сейчас такова: мы должны спасти хоть нескольких из этих людей. И точка, господа! Вопрос: как их выбрать! Лично я против жребия! Категорически против!

- Верно! – присоединился к нему Кортонь. – Я тоже против лотереи! Это правда, что все, арестованные Мюллером, заслуживают помощи. Но некоторые, прошу вас, заслуживают более!

- Это почему же? – удивился ксендз.

И Мертель, и Кортонь желали ответить Гаврилко, но их, своим басом опередил Станьчак:

- Потому что все равны, но некоторые – более равные, как это бывает в жизни. Неужто пан ксендз до сих пор этого не заметил? Равенство, как биологическое, так и психологическое, либо ментальное, это все бредни, вопреки агитации якобинцев и большевиков, и вопреки тому, что декларировал ваш наивысший начальник – Галилеянин.

- Иисус Христос желал только, чтобы малые… - пытался аргументировать Гаврилко, но профессор не дал ему закончить.

- Он хотел, чтобы все были малыми, или же, чтобы все были средними, во всяком случае – похожие духовно друг на друга, как одна сосиска на другую. Тем временем, пан ксендз, точка зрения " эгалитэ " совершенно противоречит биологии, цивилизации, да здравому смыслу – это чистейший абсурд!

- Пан профессор, вы повторяетесь! – буркнул Малевич.

- Всегда стоит повторить, что идеология эгалитаризма, это точно такая же ложь, как и любая система, за которую следует благодарить идеологов! Глина, из которой идеологи птаются вылепить нового человека, всегда оказывается грязью…

- Не все идеологи, - возмутился Седляк.

- Дорогой почтмейстер, вы адвокат кого, Гегеля или Маркса? Или играетесь клаузулами ради второразрядных диалектиков: Энгельса, Ленина или еще какого дебила?

Не успел Седляк огрызнуться, за столом прозвучал мягкий голос доктора Хануша:

- Дорогой пан профессор, вы, как философ, творите…

- Вот именно! - вырвался Брусь. - Мне это уже надоело, да и всем вам - видимо, тоже!... Вся эта зачуханная псевдофилософия и псевдопсихология, все эти долбанные мысленные конструкции, натянутые настолько, что резинки в трусах лопаются…

Его речь перебило то, что в зал зашел, а точнее - вбежал Бартницкий.

- Прошу прощения за опоздание, пан граф! - произнес ювелир, отсапываясь.

- Вы готовы? - спросил у него хозяин.

- Собственно говоря, так, пан граф.

- Тогда присаживайтесь, ешьте, пейте и присоединяйтесь к дискуссии.

Бартницкий занял свободный стул между Малевичем и Годлевским и спросил у магистратора шепотом:

- О чем дискутируем?

- О достоинствах и недостатках спасения арестованных посредством лотереи…

Кржижановский воспользовался минуткой всеобщего молчания, напомнив:

- Господа, мы все время уходим от темы! Не время на философские спекуляции, шуточки или бесплодные обмены интеллектуальными взглядами! Мы обязаны решить проблему жизни…

- Скорее уже, смерти, - уточнил Станьчак. Что, впрочем имеет тот смысл, поскольку относительно смерти мы все равны, хотя и здесь не совсем, ведь одни умирают молодыми, а другие доживают до склероза; так что, может, применим критерий возраста. Давайте примем, что следует спасать самых молодых из арестованных, ведь они прожили меньше всего.

- И это, по вашему мнению, должен быть справедливый выбор? - удивился аптекарь.

- А разве я сказал, что справедливый, дорогой вы наш Пилюлькин? Ну ладно, давайте выбирать самых пристойных, выбор будет точно такой же. Или самых толстых…

- И вот с таким шутовством вы ассоциируете справедливость?

- Нет, ведь я принципиально в справедливость не верю. Любой наш выбор будет дурацким. То ли кинем жребий, то ли будем аргументировать - это все равно.

- Вовсе даже и не все равно! - энергично запротестовал Кортонь. - Среди этих девяти есть люди не только заслуженные, но и весьма нужные, если можно так выразиться!

- Каждый из нас нужен нашей семье, братья мои, - произнес Гаврилко.

- Но некоторые нужны многим семьям! Даже очень многим семьям!