Вальдемар Лысяк - Цена

Большие настенные часы пробили очередной час, заглушая очередное вмешательство адвоката Кржижановского:

- Пан профессор, ваши спекуляции, софизмы и остроумные словечки просто восхитительны, но мне кажется, что в нашей ситуации они только пустая потеря времени. У нас нет времени на подобную словесную эквилибристику, когда решается вопрос о человеческих жизнях. Я за предложение пана редактора – пускай решает большинство.

- Правильно, господа, правильно! – оживился старший сержант Годлевский. – За этим столом проституток и безграмотных я не вижу. Пан редактор, говоря о выборе, имел в виду выбор, который делают люди первоклассные… то есть, солидные, правда?

- Да, пан сержант. Я говорил о выборе, что и есть демократией, где решает разумное большинство, а вот меньшинство…

- Неразумное, темное меньшинство? – продолжил за Клосом изумленный ксендз.

- …а меньшинство должно такому выбору подчиниться.

- Замечательно, - подытожил адвокат. – Голосуем поочередно. Может, сначала проголосуем или забаллотируем кандидатуру директора Кужмича, а потом…

- Нет! – воспротивился Мертель. – Начнем с того: кто против Трыгера и Островского?... Кто против того, чтобы выкупить Трыгера и Островского – пускай поднимет руку!

Молчание, которое воцарилось теперь, было самым глубоким из тех, что случались за этим столом. Даже курильщики перестали затягиваться. Под инквизиторским взглядом Мертеля и Кортоня некоторые опускали взгляды. Поднимающийся над столом аромат трубочного табака философа подавлял никотиновую вонь сигарет и самокруток, но никак не смягчал стресса группы мужчин, окаменевших, словно по мановению волшебной палочки. Со стороны сада доносился шум ветвей, истязаемых усиливающейся грозой. Резко потемнело – весь мир залила густеющая серость. Профессор первым нарушил эту кладбищенскую атмосферу:

- Мои поздравления господам партизанам! И вправду – гениальный трюк!

Это осмелило аптекаря:

- И вовсе не гениальный, а бандитский, цель которого состоит в том, чтобы запугать всех здесь сидящих!

- Пан Брусь совершенно прав – это скандал! – воскликнул Седляк. – Господа, не позволим этим людям запугать нас!

- Мы ждем, когда вы подадите нам пример, пан начальник, - буркнул Кржижановский.

- Какой пример?

- Ну, что вы поднимете руку.

- Пожалуйста, я могу поднять руку, но что это даст, если не поднимут другие? Впрочем, даже если бы я и поднял, это вовсе не значило бы, что я против того, чтобы кого-то выкупить. Я только протестую против подобного метода голосования!

- Правильно! – заметил Малевич. – Мы не должны голосовать против кого-либо. Мы, господа, должны голосовать исключительно "за".

- То есть, как это?... – удивился Годлевский. – За всех?... Но ведь… ведь… мы можем выбрать только трех…

- Мы и выберем трех, пан старший сержант. Мы будем голосовать поочередно за каждого из десяти арестованных…

- Из девяти арестованных! – напомнил ему Кржижановский.

- Ну да, правильно, из девяти. Те, кто получит наибольшее число голосов, будут выкуплены паном графом.

- Если кто-то получит равное число голосов? – спросил ювелир.

- Если бы так случилось, тогда будем выбирать одного из них жребием, - предложил Клос.

- А как мы будем голосовать? – не уступал Бартницкий.

- Легче всего – поднятием руки…

- Но это не самое удобное, не самое, - заметил магистратор.

- Почему же не удобное? – спросил Годлевский.

- Тогда это было бы открытое голосование, пан старший сержант, - пояснил ему магистратор. – А открытые голосования иногда бывают не самыми удобными.

- К тому же нас тринадцать, несчастливое число, господа, - прибавил Брусь.

- Тринадцать голосовать не будет, - шепнул ксендз Гаврилко. – Я не буду голосовать.

- Простите, пан ксендз, это почему же? – спросил Годлевский.

- Потому что мне нельзя, сын мой.

- Но почему?

- Потому что священник может быть судьей только в исповедальне.

- А значит. В трибунале – так нет?!... – раскочегарился философ, обрадованный тем, что ему предложили очередную цель для обстрела. – Ставлю вам кол, попик, по истории и текущей действительности Церкви!

- Это в каком еще трибунале? – встрепенулся Гаврилко.

- А в инквизиторском, браток!... Что, пан ксендз совсем забыл о Святой Конгрегации? И о " псах Господних ", братцах доминиканцах? Мне ничего не известно о том, чтобы Священный Трибунал был ликвидирован, но если я ошибаюсь – пожалуйста, просветите меня…

- Церковный трибунал – это случай особый… - попытался защищаться ксендз.

- Но судьями там священники. Так что это неправда, будто бы священник может судить только в исповедальне. Пан ксендз нас обманул, а ложь – это грех – так что придется пану ксендзу теперь пасть на колени с другой стороны исповедальни, просить покаяния и так далее.

- Вы ошибаетесь! Святой Официум выносит приговоры только лишь по догматическим проблемам, по вопросам веры. Священник не может быть судьей по светским делам.

- Когда пан ксендз приговаривает проститутку или изменившую жену на сколько-то там "Аве Мария" – разве это не приговор по светскому делу?

- Это так, но только исповедальня дает мне такое право.

- Дорогой мой попик… - Философ и дальше хотел повыпендриваться, но Гаврилко лишил его этого намерения.

- Ничего из этого не выйдет, господа, вы не измените моего решения. Я не голосую!

- Я тоже не буду голосовать! – с облегчением в голосе сообщил всем Бартницкий.

- Неужто это означает, что вы можете быть судьей только в ювелирной лавке? - подколол Бартницкого Станьчак. – Оценивать ближних, которые принесли вам обручальное кольцо на продажу, чтобы купить хлебца деткам или рюмочку чаю себе?

- Успокойтесь, пан профессор!

- Если все мы, прикрываясь сутаной или какой-либо иной причиной, потребуют оставить их в покое, мы ничего не добьемся, и Мюллер убьет десять человек! – предупредил доктор Хануш.

Кржижановский несколько раз постучал вилкой по бокалу, чтобы успокоить всех.

- Господа, мне кажется, что все опасения может развеять другой тип голосования – тайное, а не открытое. Каждый получит бумагу и напишет по три фамилии. Или не напишет – никакого принуждения тут нет. Кто против этого предложения, пускай поднимет руку.

Руки никто не поднял – даже ксендз Гаврилко, хотя некоторые надеялись на то, что он это сделает.

- Замечательно, с процедурой решено!

Зазвенел колокольчик графа, и появился камердинер.

- Лукаш, принеси письменные принадлежности и несколько заточенных карандашей.

- Хорошо, господин граф. Но бигос готов, Розалька хочет уже подавать…

- Потом подаст. Сначала бумага и карандаши. Одна нога здесь…

- Уже делаю, пан граф.

АКТ IV