Энтони Поуэлл - Поле костей. Искусство ратных дел

— Чарлз, времени мало — мобилизуй мысли. Прачечная назначена к отправке.

— Мы знаем.

— Дошли уже слухи?

— До солдат они доходят раньше, чем до офицеров. Одно из преимуществ рядового. А куда пошлют?

— Конечно, это держится в секрете, но Уидмерпул полагает — не знаю, на веских ли основаниях, — что отправят на Дальний Восток.

— И это дошло до нас.

— Тогда вы знаете столько же, сколько и я.

— Вижу-вижу. Конечно, военную тайну могут блюсти так строго, что местом назначения окажется в конце концов Исландия. Всегда возможно и такое.

— Суть в том, что ты, вероятно — даже определенно, — мог бы остаться по возрасту и состоянию здоровья.

— Согласен, что я древней окрестных скал и умирал уже несчетными смертями, почище сказочного вампира. Но при всем том я очень не прочь повидать роскошный Восток — или, на худой конец, исландские гейзеры.

— Ты это твердо?

— Непоколебимо.

— Я счел долгом сообщить тебе просто по-дружески — в прямое нарушение всех правил.

— Об этом я не проболтаюсь. Можешь быть уверен. Надо думать, Уидмерпул знал об отправке?

— Думаю, знал.

— И устроил весь этот гуманный перевод из столовой, чтобы сплавить меня подальше?

— Пожалуй, что так.

— Большей услуги он не мог мне оказать. Моя цитата старине Уидмерпулу не в бровь, а в глаз. Как у всякой ценной мысли, у нее двадцать различных значений.

Стрингам залистал страницы книжки. Мы остановились на углу, возле почтового ящика. Найдя нужное место, он прочел вслух:

— «И темную башню увидел Чайльд Роланд»? [22] Зловещая строка из «Короля Лира», которая служит заглавием и темой цитируемой здесь поэмы Браунинга. «Чайльд» означает «молодой дворянин». — спросил я.

— В данном случае — Чайльд Стрингам.

— К Браунингу у меня какое-то зыбкое отношение.

— Его персонажи все словно в очень дорогих маскарадных костюмах. Тем не менее в строках его всегда немало стоящего. Не то чтобы я тянулся душой к моим веселым, светлым воспоминаниям. Сразу и не наскребу таковых. Но «должна ведь мысль предшествовать удару» — сказано хорошо.

— Будем надеяться, что наше высшее командование держится этого принципа.

— Странно, что Браунинг знал всю его важность для боя.

— Возможно, в Браунинге погиб выдающийся генерал.

— И высшим, и нижним чинам полезно помнить это изречение. Надо бы особый приказ дать по дивизии. Вот бы Уидмерпулу заняться.

— Уидмерпул тоже уходит из штаба.

— На повышение — в полковники?

— Командир дивизии, возможно, еще вставит ему палку в колесо. Он проведал кой о каких интригах Уидмерпула и разгневался; но так или иначе Уидмерпул уходит.

— Как драматично.

— До предела.

— А как же ты?

— Не знаю. Видимо, в ПУЦ направят. Чарлз, мне надо уже к Чизману. Но расскажу сперва, какая беда стряслась в Лондоне, когда я сейчас там был проездом.

Я торопливо рассказал ему о бомбах, попавших в «Мадрид» и в дом Дживонзов.

— Подумать только, «Мадрид» разрушен. Я как-то вскоре после свадьбы повел туда мою Пегги. Не вечер получился, а желтая точка. А в доме Дживонзов я жил — в квартирке наверху, под присмотром Таффи, — обучался трезвости. Таффи читала мне там Браунинга. И все стало пеплом?

— Отнюдь нет. С фасада не видно никаких разрушений.

— Бедная тетя Молли — лучше бы она так и жила в своем Догдине и пеклась об эвакуированных школьницах.

— Не по ней была такая тихая жизнь.

— И Тед бедняга. Неприкаян он будет теперь. Я любил, бывало, заглянуть с ним в пивную потихоньку от Таффи.

— Он никуда не уехал. Живет в разбомбленном доме, как на бивуаке, дежурит на посту гражданской обороны.

— А о Присилле я помню, что за ней очень ухаживал какой-то музыкант — им и его симфонией попотчевала однажды гостей моя мать. Ты ведь был на этом необычном рауте, Ник? Он связан в моей памяти со странной маленькой женщиной, кудрявой от оборок и рюшей, как овечка. Я слегка приударил за ней.

— Ты говоришь о миссис Маклинтик. Она теперь живет с этим музыкантом — с Хью Морландом.

— Да-да, Морланд. Она живет с ним, значит? Как распустились нравы. Влияние войны, должно быть. Уж как я стараюсь подавать целомудренно-монашеский пример, но никто ему не следует. А забавен был тот музыкальный вечерок. Явилась Таффи — тащить меня домой. Я довольно четко помню, хотя перебрал тогда сильно. Вот уж испил действительно. Любому кошмару готов противостать.

— Чарлз, мне надо идти. Значит, ты твердо решил оставаться в прачечной, куда бы ни направили?

— Quis separabit? [23] Кто нас разделит? ( лат. ). Таков ведь девиз Ирландского гвардейского полка? Таков же и у нашей прачечной.

— Ты сейчас в казарму?

— Прогуляюсь еще немного. Не хочется опять читать поэзию. Она всегда выводит меня из равновесия. Придется, видно, бросить и поэзию, как бросил пить. Развеюсь прогулкой. Я до девяти свободен.

— Прощай, Чарлз. До вашего отъезда, может, не увидимся.

— Прощай, Ник.

Он улыбнулся, кивнул мне и пошел прочь по улице. Вид у него такой, точно оборваны уже все связи с так называемой нормальной жизнью, армейской и всякой иной. Я возвратился к Чизману и сержанту Эблетту. Они явно нашли уже общий язык и оживленно толковали об уходе за машинами.

— Отыскали своего солдата, сэр? — спросил сержант.

— Отыскал, поговорил. Знал его до войны.

— Да, он вашего круга, сэр. Мог бы и в концерте тут принять участие, но, похоже, ввиду отправки отменяется концерт.

— Куда б вы ни поехали, сержант, всюду будете давать отличные концерты. А нам без вашей голоштанной чечетки будет скучно.

— Да, этот номер любят, — сказал сержант Эблетт без ложной скромности.

Я проводил Чизмана в корпус «Джи». Несмотря на свою мягкую манеру, он оказался упорным спорщиком.

— Это ваша точка зрения, — повторял он по всякому поводу, — но можно взглянуть и совершенно иначе.

Упорство пригодится ему на должности — ведь прачечная, как и каждая мелкая, более или менее независимая, войсковая единица, подвержена всяческим нажимам и давлениям извне.

— Минутку, пока не забыл, — сказал он. — Запишу-ка фамилию вашу, и сержанта, и помначтыла.

Извлекая записную книжку, он расстегнул две верхние пуговицы френча. Под френчем обнаружился жилет штатского покроя, хотя из того же материала, что и форма. Я выразил удивление.

— Вы не первый удивляетесь, — ответил Чизман без улыбки. — А я ничего ни вижу здесь странного.

— Как-то не приняты у нас жилеты.

— Я всю жизнь ношу. По какой же причине должен я в армии отказаться от жилета?