Энтони Поуэлл - Поле костей. Искусство ратных дел

— Идуол во многом хороший, надежный офицер, — говорил он мне доверительно, — только я не уверен, способен ли он повести бойцов.

— Солдаты его любят.

— Любить они могут и офицера, неспособного их воодушевить. Янто мне на днях сказал, что солдаты любят Битела. Что ж, по-вашему, Бител способен вести их за собой?

Антипатию Гуоткина к Бителу еще усилил случай с Морганом, происшедший вскоре после проповеди о винтовках. Морган, по прозванию Глухарь, был, в полном соответствии со своим прозвищем, мало сказать тугоух — глух как пень. Лет ему было тридцать пять, от силы тридцать семь, но, как зачастую шахтеры его возраста, он казался много старше. Притом глухота выключала Моргана из солдатского шумного быта и придавала его лицу мягкое, даже благостное выражение, словно бы вовеки не тревожимое ни смятением души, ни беспокойной мыслью. Правда, Глухарь Морган вообще вряд ли страдал изобилием мыслей, беспокойных или же спокойных, так как не блистал умом, хотя обладал всевозможными иными похвальными свойствами. Коротко сказать, Глухарь был полной противоположностью Сейсу. Всегда безупречно опрятный, он готов был днем и ночью выполнять работы из разряда утомительных и нудных — в истинно христианском безропотном духе. А даже у хороших солдат готовность эту сыщешь нечасто. Вот Глухаря и не отослали в дивизионный тыл при передислокации — хотя, как нестроевика, перевод в тылы ожидал его рано или поздно. Но не только и не столько за редкостную и безотказную старательность его держали у нас, сколько потому, что все его любили. К тому же он прослужил уже в территориальном нашем батальоне дольше всякого другого рядового и не хотел уходить от товарищей (говорили, что дома его поедом ест жена) — и у начальства не подымалась рука заполнить на него уж не знаю какую там переводную форму. Морган служил у Битела во взводе.

Самого Битела незадолго перед тем назначили ведать стрелковой подготовкой. Не потому, что Бител отличился в этом деле, просто батальон был недоукомплектован офицерами, да еще нескольких откомандировали на курсы. К тому времени мне стала уже ясней индивидуальность Битела. Он был провинциальный неудачник, перебивался до войны случайным заработком — предпочтительно на театральных задворках, — живя одинокой, пьяной жизнью вечно в двух шагах от беды, но неизменно ухитряясь избежать серьезных неприятностей. Здесь, в батальоне, он уже не повторял любовной пляски вокруг чучела, не позволял себе ничего в столь экзотическом духе. Тем не менее чувствовалось, что эти проявления его натуры не полностью подавлены, а дремлют в нем. Держался он всегда смирно, почти подобострастно, однако под смиренностью ощущалось самомнение — быть может, даже болезненное.

— Вас не увлекало движение бойскаутов? — спросил он меня как-то. — Я увлекался одно время, служил у них организатором. Для мальчиков бойскаутство — чудесная вещь. Дает им такие возможности. Но в конце концов я бросил. Среди них свинята, знаете, встречаются. Вы не можете себе представить, что от них услышишь. Я был поражен, о каких они знают вещах. А слова какие употребляют между собой. Вы просто не поверите. Мне говорили, там потом очень сожалели о моем уходе. У них большие трудности с подбором подходящих кадров. Туда суются всякие мерзкие типы.

Нет места хуже для эгоистов, чем армия, — и нет места лучше. Так, Бителу служить было прескверно: им вечно помыкали, с него взыскивали; Гуоткину же было превосходно, поскольку он обладал — в определенных пределах — желанными чином и властью. Однако в армии, как и везде, ничто не вечно. Справедливо говаривал Мелгуин-Джонс: «И этот день придет к концу, как прочие». Пусть честолюбие Гуоткина было на время удовлетворено (осуществлен его «личный миф», как сказал бы генерал Коньерс), но ведь всегда есть опасность, что переназначат, повысят неудачно, обязанности перераспределят — и все изменится. Даже и у Битела могли перемениться полностью или частично обстоятельства, мешающие ему заниматься любимым своим суетливым бездельем. К примеру, чрезвычайно обрадовало Битела назначение на стрельбище — и по нескольким причинам. Бител не без оснований считал, что это укрепляет его шаткий статус, хотя ведать стрелковой подготовкой, пожалуй, легче, нежели вести повседневные занятия со взводом. Вдобавок на стрельбище нес постоянно службу Дэниелс, ординарец Битела.

— Он мой бесценный клад, — говорил Бител. — Вы знаете, как трудно найти себе здесь ординарца. Не идет никто, не хотят, несмотря на льготы. А Дэниелс — золото мое. Пусть он иногда непунктуален, забывчив — и даже весьма часто. Но что я в нем люблю — при любой погоде он встречает вас веселым словом. И к тому же чистенький, как стеклышко. Просто залюбуешься, когда он утром делает зарядку, а это не про каждого солдата скажешь. Что ни говори, а Дэниелс не такой, как вся эта шахтерская молодежь, хоть они и славные ребята. Он недаром прослужил три месяца коридорным в «Зеленом драконе» в нашем городке — навидался всякого, наслышался, пообтесался.

Другие отзывались о Дэниелсе менее лестно; он ловко жонглировал учебными гранатами, но был, по общему мнению, хитроват и вороват. Я знаю, нет ничего необычного в том, что лейтенант так носится со своим ординарцем; правда, это скорее свойственно старшим офицерам. В холоде военщины возникает любопытная теплота, интимность, в которой нет, однако, ничего выходящего за установленные рамки приличия и дисциплины. Ничего, даже слабо отдающего половым извращением или нарушеньем воинского порядка; люди нормальнейшие, офицеры добросовестнейшие часто дают тому разительные примеры. Вспоминается, что даже у моего отца было почти мистическое единение с Брейси — человеком, впрочем, незаурядным. Непросто объяснить, как возникают эти отношения; быть может, они неизбежны в условиях сугубо мужского общества. Бывает, что кадровый, старый офицер тратит большие усилия на то, чтобы избавить ординарца от незначительного и заслуженного наказания. Так что хвалы, которые возносил Бител Дэниелсу, не вызывали у меня удивления. И, во всяком случае, не из-за Дэниелса, а из-за Глухаря Моргана загорелся весь сыр-бор.

— За каким чертом приспичило Биту отсылать Глухаря одного? Винтовку можно бы и позже на час починить, — недоумевал потом Кедуорд.

Это так и осталось неразъясненным. Возможно, Бител хотел беспрепятственней насладиться общением с Дэниелсом. Но и допуская это, я уверен, что между ними не произошло ничего непозволительного — ведь на стрельбище оставались другие солдаты. Заняться вещами недозволенными было бы крайне трудно, даже если Бител и готов был пойти на риск. Гораздо правдоподобнее, что — поскольку Морган служил у него во взводе — Бител хотел без промедления устранить дефект, обнаруженный в винтовке Глухаря, и тем избежать нагоняя. Так или иначе, но Бител отослал Глухаря с винтовкой в казарму, к сержанту-оружейнику. Стрельбище расположено на пустыре в двух или трех милях от города, если идти по шоссе. Полями дорога короче. В ненастье полевая тропка размокает. Но день был не дождливый (что здесь большая редкость), и Глухарь Морган решил пойти тропкой.