Дэвид Левитан - Двенадцать дней Дэша и Лили [litres]

Конечно же, я не мог сдержаться и спросил:

– Это у вас семейная черта? Исчезать?

Лэнгстон повернулся ко мне:

– Да. Но ты должен уяснить одну вещь: Лили отличается от всех остальных. Она – самая лучшая из нас.

– Надеюсь, не обижу тебя тем, что полностью с этим согласен. Хотя, похоже, она тоже исчезла.

Статен-Айленд уже был отчетливо виден, и его холмы и дома резко контрастировали с покинутым нами берегом. Мне казалось, сюда дольше плыть. Пришлось напомнить себе, что мы все еще находимся в одном городе [12]. Если информация верна, Лили где-то рядом. И тем не менее она пропала.

– Это я виноват, – сказал я Лэнгстону.

Он прислонился к перилам, спрятав руки в карманы.

– С чего ты это решил?

– Я не смог достучаться до ее сердца. И если я не смог дотянуться до нее, то неудивительно, что она потерялась.

Громкий звуковой сигнал прервал любой возможный ответ. Паром замер, словно колеблясь, а потом причалил.

– Идем, – позвал меня Лэнгстон.

Мы сошли по трапу вниз и вошли в терминал.

– Что теперь? – спросил я у двери, ведущей на улицу.

– Если честно, понятия не имею.

Мне хотелось услышать другое. К примеру, что у Лэнгстона есть детальный план, включавший в себя координаты пунктов назначения, прочесывание местности и перекрестные допросы добрых самаритян.

– Где ее видели в последний раз? – уточнил я.

– Возле автомастерской моего дяди-отшельника. Но это было много часов назад. И Статен-Айленд намного больше, чем тебе кажется. Здесь у большинства есть машины.

– Машины?

– Да-да. Машины.

– И что же нам делать? Объехать остров на такси? Разделиться и пытаться найти ее пешком?

– Не знаю. Знать бы, зачем она приехала сюда, или хотя бы ее любимые места здесь. Но нам ничего не известно. А если мы разделимся и будем просто бродить по улицам, то сами потеряемся.

– Тогда что мы здесь делаем?

– Пытаемся найти душевное равновесие. Как все парни.

Я вздохнул. Чем больше думаю об этом, тем глупее кажется идея бродить по острову в поисках девушки. И проблема даже не в том, чтобы найти иголку в стоге сена, а в том, что для начала нужно отыскать этот самый стог.

– Она соберется в обратный путь, – продолжил Лэнгстон. – И для этого ей нужен паром. Может, будем кататься на нем туда-обратно? Тогда точно не упустим ее.

– А если ее похитили? Если ей нужна наша помощь?

– Ты когда в последний раз продлевал свою лицензию детектива, Шерлок? Мы с тобой не лучшие гончие для вынюхивания нашей собачки Баскервилей. К тому же мои братские инстинкты говорят, что Лили никто не похищал. По-моему, она решила проветриться. Не знаю, хочет ли она быть найденной, но думаю, ей будет приятно, что мы пытались ее найти. Поэтому продолжим начатое.

Объявили, что паром снова отчаливает.

– Все на борт, – сказал я.

Мы не разговаривали три четверти пути, но потом пресытились пребыванием на ветреной палубе и устроились на скамейке под крышей. Сначала я занял себя разглядыванием попутчиков. Люди, плывущие в Манхэттен, похоже, регулярно проделывали путь с острова в город и спокойно занимались рутинными делами. Они приурочивали к поездкам чтение газет и доедали свои жареные пирожки точно к тому времени, когда наставала пора подниматься с мест и выходить. По пути в Статен-Айленд люди больше походили на Лэнгстона и меня: слегка встревоженные, временно лишенные ориентиров путешественники.

Мужчина лет пятидесяти ездил туда-обратно вместе с нами, читая со скоростью улитки роман Джонатана Франзена. В какой-то момент он поднял взгляд и увидел, что я смотрю на него. Я поспешно отвел глаза, но опоздал. Опасаясь недобрых взглядов с его стороны, я уставился на кольцо Лэнгстона. Они с Бенни съезжаются, а это очень важный шаг в отношениях. Лэнгстон, заметив мой взгляд, выгнул бровь.

– Как ты понял? – спросил я его. – Ну, что готов сделать этот шаг?

Я почти ожидал от него слов: «не твое дело» или «тебе этого не понять».

Вместо этого он серьезно посмотрел на меня и ответил:

– Думаю, дело не в готовности – во всяком случае, не в абсолютной. Ты никогда не будешь полностью готов. Просто наступит момент, когда ты будешь достаточно готов. Что касается нас, как такового решения съехаться мы не принимали. Мы так часто оставались друг у друга на ночь, что практически вместе жили, и вдруг осознали, что гораздо удобнее будет и правда жить вместе.

– Но ты его любишь? Ну, я про кольца.

Улыбнувшись, Лэнгстон стал играться с кольцом – крутить его на мизинце, словно доказывая, что оно не слетит.

– Конечно, люблю. И, наверное, люблю его достаточно сильно, чтобы перестать бояться того, что с нами будет. Это выяснится само собой. И один из способов узнать это: просыпаться по утрам рядом друг с другом, начинать вместе каждый новый день, быть одним целым, даже когда все вокруг меняется, портится или рушится. В душе я знаю, что могу прожить без него, но также знаю и то, что этого не хочу. Неплохое начало, да?

Согласен. Но на этом не успокоился.

– Но как ты к этому пришел? Как достиг в отношениях этой стадии?

Лэнгстон отпустил кольцо и откинулся на спинку сиденья.

– Ты интересуешься этим из-за вас с Лили?

– Возможно.

– Возможно?

– Понимаешь, я чувствую, что мы тоже можем к этому прийти. Однажды. В какой-то момент. Но, приближаясь к нему, мы каждый раз робеем. Не друг с другом. А сами по себе. Меня смущают мысли не о том, достаточно ли мы с Лили хороши как пара, меня смущают мысли о том, достаточно ли я хорош для Лили. Я пытаюсь ярко блистать для нее. И иногда, когда мы вместе, у меня это получается. Но большую часть времени я лишь тускло отсвечиваю. Чувства такие большие и сильные, а я такой блеклый.

– И лишь изредка – яркий.

– Кхм, спасибо.

– Не, я в хорошем смысле. Когда слишком ярко, больно глазам.

Слабое утешение. Не знаю, зачем все это сказал. На душе неспокойно. Разговоры о Лили обычно приносят ощущение, будто она рядом, так же, как мысли о ней словно сближают меня с ней. Сейчас это не помогало.

– Все это ни к чему, – произнес я.

– Что именно?

Неужели это нужно объяснять? Неужели он не чувствует того же?

– Ожидание. Разговоры. Думы. Все это ни к чему. Лили сделает то, что захочет сделать, и вернется домой, когда захочет вернуться. И в перспективе – будет со мной, если захочет быть со мной.

– А ты хочешь быть с ней?

– Да!

– Она знает об этом?

– А ты как думаешь?

– Понятия не имею.

Зашибись. Вот это вообще не утешительно ни разу. Но я тут же почувствовал себя глупо за желание получить утешение, не заслуживая его.

– Парадокс, правда? – заговорил Лэнгстон. – Люди, которых мы знаем лучше всех, которых мы любим больше всех, порой заставляют нас чувствовать себя так, словно мы не знаем их совершенно. Я могу сказать тебе, какие Бенни ест каши, назвать тебе излюбленную пару его носков и указать момент в фильме – в любом, – который растрогает его до слез. Я знаю, как он завязывает галстук. Знаю прозвища, данные им всем его двоюродным братьям и сестрам. Знаю, когда ему разбили сердце в третий раз. И в седьмой. И в десятый, который и считать-то не стоит. Но иногда ему вдруг неожиданно нравится что-то или он хочет чего-то, что, как я думал, ему никогда не понравится и чего он никогда не захочет. Или наоборот, ему не нравится что-то или он не хочет чего-то, что, как я думал, ему обязательно понравится и он обязательно захочет. В такие мгновения приходят пугающие мысли: может, я совсем его не понимаю и ошибаюсь во всем, что касается его, включая и наши отношения?