Богуслав Бржезовский - Железный потолок

— А если они откажутся?

— Заставим развлекаться, другого выхода нет, — засмеялся Шмидтке и показал на карман.

Он встал и кивнул Краммеру:

— Пойдемте за Ольгой.

— Который час? — крикнула Мария.

— Половина четвертого, — ответил Ондржей из кухни. — Успеем, даже если выедем около пяти.

Мария стояла перед распахнутой дверцей шкафа и вынимала из него жалкие остатки белья и одежды отца. Бросала на пол все, что было уже непригодно для употребления и не стоило везти в Кржижанов. Остальное складывала в старый потертый чемодан.

Утром, едва войдя в это жилище, о котором сохранила воспоминания еще с той поры, когда здесь хозяйничала мать, еще раньше, чем узнала, что Ольга продает Швигов и что она хочет, чтобы отец уехал отсюда немедленно, она решила заставить отца вернуться в Кржижанов.

— Если бы я знала, как ты живешь, ни за что бы тебя тут не оставила. Как же ты пережил здесь зиму? Чем ты питался, скажи на милость? — засыпала она отца упреками.

И хотя ее в дороге волновала мысль, что она снова увидит места, где не была десять лет и где провела свое детство, как только она очутилась здесь, она почувствовала, что ею овладевает возмущение против мертвой Пруховой и отвращение к Швигову. Ее удивляло, до чего же она охладела к этим местам.

На каждом шагу здесь все напоминало Прухову. Старая рухлядь, собранная отовсюду и небрежно напиханная в комнату, лишь бы ничего не покупать. Расшатанная кровать из комнаты для гостей, прогнивший садовый стол, стулья, валявшиеся в гараже, и древняя оттоманка, из которой вылезли пружины и конский волос и которая еще в те далекие времена стояла на чердаке. Этот роскошный буфет, она помнит, стоял когда-то в господской кухне. Теперь в нем нет стекол, он поцарапан и источен шашелем, на полках стоят всего лишь две тарелки, несколько баночек из-под горчицы и отцовский кофейник с цветочками.

Когда они сюда подъезжали, она очень волновалась. Она заставляла Ондржея ехать помедленнее. С изумлением отмечала, как все вокруг изменилось и в то же время оставалось прежним. Порубка, куда она продиралась за малиной и ежевикой через густой ельник, превратилась в рослый лесок, заслонивший горизонт; черешни у шоссе, которые она помогала высаживать, принялись и пышно цвели; ров, весною заполнявшийся журчащей водой, пересекло новое шоссе; распятие на перекрестке дорог сгнило и повалилось. Всюду что-нибудь изменилось. И Мария изменилась. А вот тут все по-старому. Старая Прухова тут словно все еще продолжает жить.

Уехать, как можно скорее уехать отсюда. Она тут ни за что не останется на ночь. Отец поедет в Прагу, Янеба предложил ему остановиться на ночь у него. Они с Ондржеем поедут следом за ними на мотоцикле. И если выедут в пять часов, могут быть к девяти в Праге.

Мария отнесла чемодан отца на кухню. Мужчины сидели за столом. Ондржей с Янебой курили сигарету за сигаретой, — господи, такой чудесный день, а они все сидят да сидят в прокуренном помещении.

— Надень в дорогу чистую рубашку, — сказала отцу Мария. — Все равно она у тебя здесь последняя. — Она повернулась к Ондржею, показала на чемодан и добавила беспомощно: — Никак не могу закрыть его, Ондржей.

— Я потом закрою, — сказал он и поглядел на часы. — А не хочешь ли ты поехать лучше с ними поездом? — спросил он Марию. — А я бы доехал и один.

— Мчался бы как сумасшедший и определенно разбился бы. Со мной ты все же боишься гнать, — ответила Мария.

— Вот именно, — сказал старик Рознер и пошел в комнату переодеваться. — Как бы вместо свадебной пирушки не попасть в больницу… Да, мне следовало бы попрощаться с барышней, — вспомнил он.

— Лучше не ходите туда, отец, — посоветовал Ондржей. — Она ведь знает сюда дорогу…

— Ну и дела пошли! Кому нужна такая спешка? — бурчал Рознер, снимая рубашку.

— Уверяю вас, что вы будете совсем некстати, — крикнул Ондржей так, словно Рознер плохо слышит. — Они хотят именно сегодня ночью перемахнуть через границу.

Мария удивленно взглянула на него, Ондржей наклонил голову в сторону Людвика, словно призывая его в свидетели.

— И Ольга? — изумилась Мария и опустилась на свободный стул.

Людвик утвердительно кивнул головой.

— Чему, собственно, мы удивляемся, — сказала Мария. — А как вы к ней попали? — обратилась она вдруг к Людвику.

— Этого человек никогда не знает, — засмеялся Ондржей, словно хотел помочь Людвику справиться с замешательством.

— Только мужчины никогда не знают таких вещей, — ответила Мария полушутя, полусерьезно.

В тот самый момент, когда Людвик встретил утром на лесной дороге Ондржея, он понял, что Ондржей именно тот человек, который ему сейчас больше всего нужен. Это было невероятно и все же вполне естественно, что именно с ним он встретился в этот час. Людвик знал, почему он убежал из Швигова, но не знал, куда бежит и где укроется. Позади не было ничего, но и впереди тоже не было ничего. Если же он о ком-нибудь думал, то это был Ванек. Сегодня же, как вернется в Прагу, он пойдет к нему. Он готов подвергнуться его несентиментальному воспитанию. Но он не дошел до Ванека. На его пути оказался Ондржей. Деятельный, радостный, счастливый.

— Это Людвик, Мария, — представил он его. — Людвик Янеба. Мы с ним и Франтишеком вместе бежали…

Людвик снова бежал. Снова ему нужен Ондржей, чтобы поднять его с земли, дотащить до тепла, до безопасного убежища. И все же еще месяца два назад он думал, что никогда уже ему больше Ондржей не понадобится. Что с ним ему не о чем говорить. Казалось ему, что Ондржей не понимает сложности жизни. Его, Людвика, жизни…

Он присоединился к ним, когда Ондржей предложил отвезти его после обеда к поезду. Ему стало вдруг как-то необыкновенно хорошо. Да, вот это-то он и искал, казалось ему. Простую и ясную жизнь Ондржея. Когда потом он сидел с ними за столом и ел копченую колбасу с хлебом, у него было такое ощущение, словно он перебежал в другой окоп, к своим. Тепло и безопасно. Он свободен. Попытался рассказать Ондржею о себе. Конечно, впопыхах. Только факты. Но факты вдруг оказались слишком мелкими, не было в них ничего примечательного. Но то, что было важным и основным, как раз и скрывалось за этими фактами. То, что происходило в душе Людвика. То, что происходило в душе Ольги, в душе Краммера, — все это крылось в неуловимой атмосфере Ольгиной квартиры.

— Одним словом, в тебе этого нет, — заметил Ондржей.

— Чего?

— Не знаю, — сказал Ондржей. — Но в ней я с самого начала чувствовал врага.

— А что бы ты сделал на моем месте? — спросил он Ондржея.

— Никогда бы я не оказался в таком положении, в каком оказался ты. Но знаю, что хуже всего ничего не делать. Не видеть. Пока же перестань по крайней мере жалеть ее.