Богуслав Бржезовский - Железный потолок

Жива. Вероятно, еще жива. Господи, хоть бы она осталась жива.

Ондржей был не способен думать о чем-либо другом. В комнате жарко и темно. Он вскочил с койки и подошел нетерпеливо к окну. Оно выходило на тихую, пустынную улицу. Он хотел открыть его. Но потом побоялся, что разбудит Рознера, который лежал на другой койке. Вероятно, старик все же уснул. Он лежит тихо, даже дыхания его не слышно. Ондржею хотелось закурить, он поискал в карманах спички. Нашел пустой коробок. Как можно тише он отворил дверь. Яркий свет ослепил его.

— Почему не спишь, товарищ? — спросил его человек в офицерской форме, сидевший за столом.

— Не могу, — ответил Ондржей. — Можно я посижу здесь немного?

Человек кивнул в знак согласия и протянул ему спички. Ондржей присел на стул возле письменного стола, зажег сигарету, наклонился вперед, курил и смотрел прямо на часы, висевшие на стене. Стрелки показывали половину второго.

Жива. Вероятно, еще жива. Господи, хоть бы она осталась жива.

Ему разрешили позвонить в больницу около полуночи. Теперь не хватает смелости снова попросить об этом. Он встал, прошелся по комнате и снова сел. Человек за столом смотрел какие-то бумаги и что-то в них поправлял. Это, наверное, показания Ондржея и Рознера.

Он, к сожалению, мог рассказать плачевно мало. Как будто ему отказала память. С той минуты, когда он подхватил на руки падающую Марию, он как будто жил во сне. Двигался, действовал только по инерции. Подстегивали его ярость, отчаяние и опять-таки бессильная ярость. Это еще помнит: он осторожно положил Марию на пол и следил за ее отчужденным, отсутствующим взглядом. Звал ее по имени. И вдруг глаза ее ожили, с секунду смотрели на него, ее бескровные губы задвигались, вернее, только слегка шевельнулись, и снова он куда-то от него ускользнула, погрузилась в забытье. Жива. Сознание этого вернуло ему силы, способность действовать, вызвало в нем лихорадочную торопливость.

«Он хотел застрелить Махарта, — рассказывал здесь Рознер. — Когда Махарт стоял на коленях возле Марии, так тот хотел его застрелить. Сзади. Но молодая повисла у него на руке и начала кричать…»

«Какая молодая? Прухова?»

«Да, — кивком подтвердил Рознер. — А тот, второй, пустился бежать…»

«Погодите! Кто пустился бежать?»

Старик не знал. Обернулся к Ондржею. Но и Ондржей тогда не мог вспомнить его имени. Днем Людвик о нем что-то рассказывал, а позже даже обращался к нему…

Теперь, когда он здесь сидит и не спускает глаз с часов, он слышит вдруг в тишине голос Людвика: «У вас, Краммер, вероятно, тоже есть оружие?»

— Краммер, — воскликнул Ондржей и обернулся к офицеру, сидящему за столом. Тот повернул голову к Ондржею.

— Краммер звали того, кто стрелял в Марию. В Марию Рознерову. Теперь я вспомнил. Он писатель, говорил мне Янеба.

— Янеба? — повторил офицер. — Это убитый?

Ондржей кивнул.

— Краммер, — повторил офицер за столом и записал это имя. — Этого нам достаточно!

Жива. Вероятно, еще жива. Господи, хоть бы она осталась жива.

— Не могу ли я позвонить по телефону? — спросил Ондржей робко, со страхом. — В больницу.

Офицер с минуту разглядывал Ондржея. Потом, кивнув головой, сказал:

— Я сам позвоню туда.

Его движения были невыносимо медленны. За окном послышался шум мотоцикла. Офицер, прижав к уху трубку, молчал и водил карандашом по бумаге.

— Говорят из отдела госбезопасности, — заговорил он наконец и затем безучастным официальным тоном продолжал: — К вам доставили Рознерову. Рознерова Мария. Да! Ранена…

Немного погодя тихо повесил трубку. Поднял глаза на Ондржея, склонившегося над столом.

— Еще жива, — сказал он. Ондржей снова сел, а офицер склонился над своими бумагами. — Шел бы ты лучше спать. Этим ей не поможешь, — добавил он.

Ондржей не отвечал. Он не в состоянии теперь лечь и заснуть. Потерять способность сознавать происходящее. Ему казалось, что он проспал бы Мариины страдания, а может быть, и Мариину смерть. Если я не сплю — я с нею. Такое у него было ощущение. В первые минуты, когда она упала ему на руки, он подумал, что она мертва. Но потом, когда глаза ее блеснули, на секунду в них появилась жизнь, искра жизни, он хотел кинуться на Шмидтке. Но Шмидтке уже не было. Вместо Шмидтке на его дороге стояла молодая Прухова.

«Стерва!» — заорал он и отшвырнул ее в угол. Она осталась там лежать, возле ног Людвика, и визжала, как побитая сука.

«Я заставил Махарта, — рассказывал во время дознания Рознер, — сесть на мотоцикл и ехать за помощью».

От этой поездки в памяти Ондржея не осталось ничего. Совершенно ничего. Мчался, опережая время, проехал весь путь как во сне. Потом сидел тут, пытаясь собраться с мыслями, чтобы рассказать толком все как было. Деловые вопросы вернули ему немного спокойствия. Ему казалось, что все это длится страшно долго, раздражала официальность, он не понимал, не понимал ничего, даже пароля, который прокричал в телефон человек в офицерской форме.

«Курс на Китцберг», — сказал «то-то, и все рассмеялись. Потом вооруженные люди в касках вскочили на мотоциклы. Ондржей хотел ехать с ними.

«Останься здесь, — сказал ему вот этот светловолосый офицер с падающей на лоб прядью. — Это уже наша забота».

Потом он ждал у больницы, когда санитарная карета привезет Марию. Опускался пахучий весенний вечер. Небо прояснилось, на сгустившейся синеве появился лунный серп. В больничном саду белели кроны цветущей черешни. Городок дышал субботним покоем и тишиной. У ворот, раскуривал трубку равнодушный привратник.

«Когда околевает хищный зверь, он готов перегрызть горло каждому, — сказал привратник. — Теперь это частенько бывает».

На городской башне часы чистым, даже веселым звоном пробили пять. Ондржей не мог поверить, что не прошло еще и часа с той минуты, как он покинул Марию.

Послышался автомобильный сигнал. Подъехала санитарная машина. Привратник отворил ворота, и машина тихо въехала во двор. Ондржей побежал за нею. Марию уже выносили на носилках. Он заглянул в ее бледное чистое лицо. Рядом с носилками шел Рознер, в белой рубашке, пиджак он так и позабыл надеть, шел сгорбленный, но удивительно спокойный.

«Как она?» — прошептал Ондржей, полный страха.

«Все это время не приходила в сознание».

Стрелка часов на стене двигалась непостижимо медленно. Тишина, жуткая тишина кругом. Ондржей перевел взгляд на офицера за столом. Невозможно больше глядеть на часы. Он смотрел теперь на лицо офицера. Прядь светлых волос падала ему на лоб, у него был толстый нос и широкое лицо. Он почувствовал взгляд Ондржея, отложил карандаш, распрямил спину и потер ладонями виски. Потом встал и прошелся по комнате. Остановился перед Ондржеем и какое-то время задумчиво глядел на него.