Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Почувствовав мой косой взгляд, Фэн Техань словно с вызовом глянул искоса в мою сторону. Я дружелюбно улыбнулся ему, потом зацепил кусок мяса, поднёс ко рту, словно целуя, продемонстрировал мясу свою любовь, затем, найдя губами и зубами текстуру мяса, отодрал одно волоконце, и мясо само попало мне в рот. Посмотрел на оставшееся мясо в руке, на его красно-коричневое сечение, поцеловал ещё раз и попросил не волноваться. Я жевал с той же, что и в начале, пылкостью и обострённостью чувств, в полной мере воспринимая его аромат и благоухание, упругость и гладкость — воспринимая его во всей полноте. Одновременно я выпрямил спину и живым взором, словно веером, обвёл лица собравшихся. Одни взволнованные, другие напряжённые. По ним было видно, кто за меня и надеется на мою победу; видел я и кто недоволен мной, они, естественно, надеялись, что я проиграю. Большинство, конечно, пришло просто поглазеть, без какой-либо ясной позиции, было бы состязание зрелищным, да было бы им весело. А ещё по лицам было видно, как им хочется мяса. Им было непонятно, почему Лю Шэнли и Вань Сяоцзян будто мучаются от того, что едят его. Это обычное для людей восприятие: когда кто-то смотрит со стороны, как другие едят мясо, естественно, трудно понять, насколько это мучительно, когда оно заполняет всё от желудка до горла и не идёт дальше. Я специально задержался несколько секунд на Лао Лане, чтобы обменяться с ним взглядами. Из его взгляда было видно, что он в меня верит. Я тоже взглядом сообщил ему: Лао Лань, будь спокоен, я тебя не разочарую. Насчёт другого хвастать не буду, но поедание мяса — это наш коронный номер. Ещё я заметил, что неизвестно, когда появились отец и мать, они стояли в задних рядах и мелькали туда-сюда, будто боясь, что я их замечу и это отразится на том, как я ем. Бедные сердца родителей всей Поднебесной. Я знал, что они больше всех надеются на мою победу, а также больше всех боятся, что я объемся. Особенно отец — этот неоднократно состязавшийся в еде на спор человек, старый атлет на аренах поедания, старый чемпион, добивавшийся побед на этих аренах — он, конечно, понимал все трудности такого состязания и, прежде всего, мучения после него. Его лицо становилось всё мрачнее, потому что, когда осталась четвёртая часть еды, соревнование вступило в самую трудную фазу. В это время, подобно тому, как бегун на длинные дистанции выходит на финишную прямую, это состязание не только в физической силе, но и во вместимости желудка и, конечно, в силе воли. Сила воли крепка — победишь, ослабла — непременно проиграешь. Когда дошёл в еде до крайнего предела, воистину даже волоконце мяса в горло не лезет. Для переевшего человека последнее волоконце мяса всё равно что последняя рисинка для перегруженного верблюда. В этом и заключается жестокость этого состязания. Отец в этом разбирается, вот я и заметил, что по мере уменьшения мяса в тазиках он становится всё более сосредоточенным и, в конце концов, его лицо словно покрылось толстым слоем лака и стало расплываться в моих глазах. Выражение лица матери было попроще, я заметил, что она жуёт вслед за мной, её губы двигались, словно она тоже жевала мясо, словно подсознательно помогая мне. Я почувствовал, как меня толкает в спину сестрёнка, и тут же услышал её шёпот:

— Брат, чаю хочешь?

Я жестом отмёл её предложение, это было против правил.

У меня в тазике осталось всего четыре куска мяса весом примерно полцзиня. Я быстро подцепил один палочками и съел, потом ещё один. В тазике осталось два куска размером с яйцо, они перекликались на дне, как два приятеля — через пруд. Немного шевельнувшись, я почувствовал тяжесть в животе. Но ясно понял, что ещё есть свободное место, и если чуть потесниться, то они как раз и влезут. Ладно, если победы не видать, хоть манеры соблюду.

После того как один из этих приятелей был съеден, остался один, он одиноко маячил в тазике, подняв крохотные, похожие на щупальца осьминога ручки, махал мне ими и звал, раскрывая малюсенькие рты, спрятанные за лесом ручек. Я шевельнулся, чтобы мясо улеглось в желудке, и высвободил немного места. Прикинув размер оставшегося куска, в душе я вдруг ощутил невероятное облегчение, поняв, что места в желудке для него хватит и ещё останется. Этот кусок просто места себе не находил, шуршал в тазике и подрагивал, я чувствовал, что ему так и хотелось, чтобы у него выросли крылья и он сам влетел бы мне в рот, скользнул по горлу, добрался до желудка и там воссоединился бы со своими братьями и сёстрами. Я уговаривал его на лишь нам двоим слышном языке, просил не горячиться и подождать немного. Хотелось, чтобы он понял: он последний кусок, который я съем на этом соревновании, и это большая удача. Потому что взгляды почти всех зрителей сосредоточились на нём. Он совсем не такой, как безымянные куски перед ним, он стал последним, на нём заканчивается соревнование, и это приковывает внимание всей толпы. Я хотел передохнуть, собраться с силами, поднакопить слюны и с самым тёплым чувством, в самом удовлетворённом настроении, в самом естественном состоянии, самым прекрасным движением завершить своё состязание. Во время этой передышки я ещё раз посмотрел, в каком состоянии мои соперники.

Глянул на Лю Шэнли, этого громилу с лицом разбойника, который уже потерпел сокрушительное поражение и находился в бедственном состоянии. Руки и рот склеены мясным жиром. Он раздражённо потряхивает руками, пытаясь избавиться от жира, застрявшего между пальцами. И как он сумеет это сделать? Мясной жир — это то же мясо, он его унизил, и оно затаило против него недоброе. Мясо насмерть спутало его, пальцы руки склеились, и он уже не мог, как ему удобно и легко, брать другие куски. Таким же образом склеились его губы, рот и язык, каждый раз раскрывая рот, он прилагал невероятные усилия, словно рот был полон вязкой сахарной глазури, которая лишает его радости своей тягучестью. После Лю Шэнли я взглянул на коротышку Вань Сяоцзяна, этого неудачника, измученного мясом. Он выглядел как упавшая в ведро с маслом крыса — омерзительно и жалко, то и дело поглядывая на оставшиеся в тазике куски. Измазанные жиром ручки подрагивали перед грудью, засунь он их в рот погрызть — ни дать ни взять крыса. Большая крыса, объевшаяся мясом так, что и с места не сдвинуться, большое брюхо надулось как барабанчик. Изо рта у него вылетали шелестящие звуки, как раз такие может испускать объевшаяся до смерти крыса. У этих двух парней уже не было сил бороться, они лишь ждали случая сложить оружие и сдаться.

Затем глянул на Фэн Теханя, моего настоящего соперника. Соревнование подходило к концу, а он всё так же придерживался хороших манер: руки чистые, рот опрятный, тело прямое. Но взгляд рассеянный. Он уже не мог, как совсем недавно, ответить мне острым, даже ядовитым взглядом. Он походил на статую с низким постаментом, которая уже подмыта водой и изо всех сил пытается сохранить своё достоинство, хотя обрушение неизбежно. Я понимал, что причина его рассеянного взгляда в том, что бремя для желудка уже невыносимо, что от ворочающегося мяса живот его ужасно болит. Было ясно, что эти куски мяса, словно гнездо беспокойных лягушек, активно ищут выход, и стоит ему чуть ослабить волю, мясо тут же вырвется наружу. Если такое извержение начнётся, от него уже мало что будет зависеть. Потому что контроль за такой сильной реакцией организма отражается у него на лице пугающим выражением скорби, а на самом деле это необязательно скорбь. В тазике перед ним было ещё три куска.