Виктор Пелевин - Transhumanism Inc.

Она встала, и, покачиваясь как моряк в шторм, пошла к Ивану через весь бесконечный вагон. Она шла долго — а когда наконец приблизилась, оказалось, она такая огромная, что ее голова теряется под темным готическим сводом, где пылает люминесцентное ГШ-слово. Иван вспомнил, что тартарены-боевики после смерти возносятся к огромным небесным женщинам. Он даже знал, как их называют. Может быть, это одна из них?

— Ты гурия? — спросил он.

— Я фурия, — ответила Няша и засмеялась.

Иван вспомнил, что они в аду. Правильно. Тут не может быть гурий, только фурии.

Фурия опустилась перед ним на колени.

— Сиди тихо, — сказала она, — и не раскачивай лодку. Все будет хорошо.

Лодка. Они не в конке, а в лодке, правильно. Конка была раньше. А за окном вода. Поэтому там зеленый свет. Водный трамвай на дельфинах увозит их из ада. Надо же было так ошибиться с профессией при жизни — мог пойти на водные трамваи, а пошел на конные.

— Няша, ты на кого училась? — спросил он.

— М-м-м-м, — промычала Няша. — М-м-м-м.

«Правильно, — вспомнил Иван. — Она не может говорить. Она занята». Она фурия и поедает его заживо. Очень даже хорошо и гуманно поедает, между прочим, так, что его становится не меньше, а, наоборот, больше. Все больше и больше. Ей уже трудновато его есть, и она теперь делает паузы, чтобы отдышаться. Мы победили ад. Смерть, где твое жало?

— Устала, — сказала Няша. — Давай ты.

Она встала, вознесясь головой в небо, покачнулась — и начала медленно рушиться назад. «Так падала когда-то вавилонская башня», — с благоговением и страхом подумал Иван. Но небо было на стороне Няши — оно сгустилось в кресло и поймало ее.

Няша, оказывается, держала его за руку — ее падение заставило Ивана сперва подняться к небу, а потом рухнуть на колени. Ноги Няши упали на его плечи. Ее левая нога называлась «Сцилла», правая «Харибда» — а он должен был провести свой речной трамвай между ними и остаться в живых.

Иван ушел в борьбу со стихиями: преодолел волны платья, кружевную пену трусиков — и отважно нырнул к тому, что было спрятано под ними.

Вот он, вход в священную пещеру, откуда вышло человечество. В ней горит вечный огонь, костер жизни, которому четыре миллиарда лет. Непрерывная цепочка любви от первой живой клетки до Няши. А он — охотник, вернувшийся в пещеру с добычей. Ну или с обещанием, что добыча будет. Его должны пустить.

Но все не так просто. Сезам надо уговорить.

Иван припал к крохотному острому уху и зашептал свое «откройся», повторяя его так и эдак — жалуясь, объясняя, что он замерз, устал, и скоро умрет, как умерли все, кто приходил к пещере прежде. Он уверял, что кроме этой норы со скрытым в ней костром ему некуда податься в ночной мгле — и сам в это верил, и сезам наконец поверил тоже, заплакал от жалости и открылся, пустив его к огню.

Иван торопливо расстегнул ремень и ворвался в пещеру.

Теперь можно было не волноваться. Огонь был где-то рядом. Вот только найти его оказалось непросто. Костер, где жил бог, делался то ближе, то дальше, и Иван стал метаться по пещере в его поисках. Но бог все время откатывался, уворачивался, и Иван понял, что тот специально играет с ним в прятки. Огонь убегал. Он хотел, чтобы Иван догнал его, и Иван побежал быстрее, еще быстрее, потом совсем быстро — и, когда он уже начал задыхаться от долгого бега в никуда, огонь вдруг вспыхнул прямо перед ним, засверкал ослепительно, охватил его тело, плеснул светом — и кончился.

Иван отделился от Няши и упал в свое кресло. Минут пять они сидели молча и неподвижно, вслушиваясь в симфонию веществ и нейротрансмиттеров, ласкающих мозг. Обсуждать это было невозможно, да и не хотелось.

— Что ты бормочешь? — спросила наконец Няша.

— Он пропускает нас сквозь себя, — ответил Иван. — Пропускает и исчезает. Обманывает. Как будто прыгаешь с обрыва через костер.

— Есть такое, — сказала Няша. — Ты прямо туда заделал?

Иван кивнул.

— Ничего, — вздохнула Няша, — я на таблетке. Зику дай пожалуйста… В смысле, сумку… А ты на зику проверялся?

— Проверялся, — соврал Иван, крутя головой, чтобы прийти в себя. — Вроде нет. Ты не грузись… Все офигенно. Просто офигенно.

Няша вынула из сумочки бумажную салфетку и кое-как привела себя в порядок.

— Ничего, — согласилась она. — Только быстро слишком.

— А под туманом всегда быстро, — ответил Иван. — Даже если на самом деле долго. Просто не помнишь потом.

— Есть такое.

— Еще салфетку найдешь? — спросил Иван.

— На.

Иван вытерся.

— Когда туман отпускает, тоже классно это делать, — сказал он, застегивая штаны. — Но там по-другому. Может, успеем еще. Тебя прет?

— Угу.

— Меня тоже. Самое плато. Крутейший стафф.

Десятиминутное плато было лучшим участком туманного трипа — память возвращалась, и мир ненадолго становился прекрасным и понятным. Это было как проснуться на десять минут в раю. В это время хорошо было писать стихи или давать любимому человеку клятвы, но следовало спешить, потому что за плато начиналась беспокойная глючная полоса еще на двадцать минут.

— Мы где? — спросил Иван.

— Как где. Здесь.

Иван засмеялся.

— Я догадываюсь. Я имею в виду, мы вверх едем, или уже вниз?

— Еще вверх. Но почти на вершине. Видишь, все голубое.

— Идеально, — сказал Иван. — Они на этом колесе специально часовой цикл сделали. Если сразу закинуться, как раз на один вейп.

Говорить было легко и приятно, но слова, казалось, забирали из груди слишком много воздуха, а вместе с ним из сердца уходила радость. Но это было не страшно — ее запасы тут же возобновлялись. В сердце стекалась вся радость и любовь мира.

Иван припал к окну и вдохнул полной грудью.

— Рай…

Кабинка действительно поднялась почти в зенит — выше теперь была только одна. В кабинке ниже, судя по стукам и стонам, занимались тем же самым, чем они минуту назад — но шум стих, когда Иван высунулся в окно… «Все здесь едут по одному маршруту и работают по одному графику. Может, и туман берут у того же дилера».

За окном была высота и красота.

Москва тонула в закатной славе. Купола церквей — сколько их было! Сорок сороков глядели на солнце золотыми глазами и полыхали вместе с ним, обещая всем и каждому волшебную небесную банку — как и тысячу лет назад. Даже скелеты карбоновой эры, из черных ставшие сиреневыми и розовыми, были сейчас красивы.

— Под туманом можно увидеть его , — сказал Иван. — Особенно на закате. Когда смотришь с высоты. Тут идеальное место.

— Кого — его? — спросила Няша.

Иван ткнул пальцем в потолок кабинки, где было написано ГШ-слово.

— Вот сейчас можно будет. Я чувствую.

— Ты в это веришь? — усмехнулась Няша.

Вместо ответа Иван взял ее за руку, поднял на ноги и поставил перед собой у окна.