Пип Уильямс - Потерянные слова

В июле доктор Мюррей уже почти не появлялся в Скриптории. Росфрит сказала, что он никак не оправится от простуды, а я не могла припомнить, когда его простуда брала верх над Словарем. Он всегда расправлялся с ней тем же грубым неприятием, каким отмахивался от неугодной критики. Но работа продолжалась, и помощники бегали к нему домой, таская бумаги туда и обратно. Когда брошюра Trink — Turndown была готова к печати, мы отпраздновали это нашим традиционным послеобеденным чаем за сортировочным столом. Доктор Мюррей тоже присутствовал, бледный и худой, как никогда прежде.

Праздник получился тихим. Говорили о словах, а не о войне, и доктор Мюррей предложил пересмотреть сроки завершения тома с буквой Т . Они по-прежнему казались слишком оптимистичными, но возразить никто не осмелился.

Когда мы ели торт, Росфрит наклонилась ко мне.

— В следующем выпуске «Периодикал» опубликует целый разворот, посвященный Словарю. Они хотят сделать фотографии с тремя главными редакторами и их помощниками.

— Как здорово! — воскликнула я.

Росфрит посмотрела на отца и на кусочек торта, к которому он даже не притронулся.

— Да, здорово, но они пришлют фотографа только в конце июля, и я боюсь… — она не смогла закончить фразу. — Ты не могла бы сделать снимок на мамин фотоаппарат? На всякий случай.

Словарь без доктора Мюррея. Я отогнала эту мысль.

— С удовольствием, — сказала я.

Росфрит положила ладонь на мое колено и грустно улыбнулась.

— Это значит, что тебя не будет на этом снимке.

— Зато я обязательно буду, когда приедет настоящий фотограф, — сказала я.

— Да, конечно. Мне неприятна мысль, что тебя не будет на развороте в «Периодикал». Сколько себя помню, ты всегда принимала участие в работе над Словарем.

Росфрит принесла из дома фотоаппарат. Я уже им пользовалась пару раз, когда снимала семью Мюрреев в саду, но Росфрит еще раз объяснила его устройство. Когда Лиззи убрала с сортировочного стола чайный сервиз, Элси посадила всех там, где они должны были сидеть, по ее мнению.

Нас осталось всего семеро. Доктору Мюррею помогли сесть на стул перед одной из книжных полок, а Росфрит и Элси сели по обе стороны от него. Мистер Мейлинг, мистер Свитмен и мистер Йокни встали за ними.

Я навела объектив на доктора Мюррея. То же самое лицо человека, который заглядывал ко мне под сортировочный стол и подмигивал. То же самое лицо того, кто хмурился во время чтения писем от Редколлегии или просмотра копий от других редакторов. Лицо того, кто с удовольствием переходил в разговоре с папой на шотландский диалект и улыбался, когда Гарет привозил распечатанные гранки. Он сидел в центре всего, что имело отношение к Словарю: книги, брошюры, набитые листочками ячейки, его дочери и помощники. Как могло быть иначе?

— Кое-чего не хватает, — сказала я и подошла к книжным полкам позади стола доктора Мюррея.

Там стояло восемь томов Словаря, а на свободном месте, предназначенном для следующих четырех или пяти изданий, лежала академическая шапочка доктора Мюррея, которую он носил, когда я была еще маленькой. Я взяла ее и отряхнула от пыли. Однажды я надевала ее, когда мы с папой остались в Скриптории одни. Он посадил меня на стул доктора Мюррея и с серьезным видом спросил, одобряю ли я его правки для слова кошка . «Они верные», — ответила я, и папа засмеялся.

— Я думаю, вам нужно надеть ее, доктор Мюррей.

Он поблагодарил меня, но я еле расслышала его голос.

Росфрит помогла отцу надеть шапочку, и я снова взяла фотоаппарат.

— Готовы? — спросила я.

Они все посмотрели на меня, сделав серьезные лица. «Пусть так всегда и будет», — подумала я. Я смахнула ресницами слезы и сделала снимок.

Я собиралась на похороны, пока Гарет складывал свои вещи в сумку. Он достал шинель из шкафа, хотя стояли теплые дни и до зимы было еще далеко.

Он подошел ко мне и поцеловал в лоб, потом вытер большими пальцами мои соленые от слез веки. Взяв мои руки, он по очереди застегнул на них манжеты блузки.

Я надела шляпку, подколола кудри и застыла перед зеркалом. Гарет прошел у меня за спиной в коридор. Когда он вернулся, у него в руках были зубная щетка и расческа. Я видела, как он положил их в сумку, и мне захотелось их незаметно вынуть оттуда и вернуть обратно на раковину в ванной комнате.

Все вещи были собраны.

Мы стояли у кровати, на которой в общей сложности спали вместе не больше месяца. Наши губы встретились, и я вспомнила наш первый поцелуй — вкус сладкого чая. В этот раз на наших губах остался вкус океана. Мы целовались нежно и долго, стараясь наполнить друг друга воспоминаниями, которые будут поддерживать нас в разлуке.

Я посмотрела на наше отражение. Пока не раздастся свисток, мы будем выглядеть как любая другая пара. Только я не собиралась ехать на вокзал. Мое сердце не выдержало бы.

Гарет уедет после похорон. Он завязал свой мешок и закинул его на плечо. Я положила в сумочку чистый носовой платок и вслед за Гаретом вышла в коридор, но в последний момент вернулась, чтобы проверить, ничего ли мы не забыли. Сборник Руперта Брука все еще лежал на тумбочке. Я схватила его и спрятала в сумочку, потом быстро спустилась по лестнице.

Во время похорон мы стояли с Гаретом позади толпы скорбящих — не меньше двухсот человек, хотя о его смерти старались не распространяться. Я плакала больше, чем позволяли приличия: больше миссис Мюррей, больше Росфрит и Элси, больше всех остальных детей и внуков, вместе взятых. Когда последние слова были сказаны и родственники вышли вперед, чтобы проститься с доктором Мюрреем, я развернулась, чтобы уйти.

Гарет сжал мою руку, и я умоляла его так тихо, как могла, чтобы он отпустил меня.

— Возвращайся назад вместе с Лиззи, когда все закончится, — сказала я. — Я буду ждать вас в Саннисайде.

Дом Мюрреев встретил меня пугающей тишиной. От него остались только каменные стены, а душа и сердце переместились на кладбище. Впервые в жизни Скрипторий казался мне развалиной — старый железный сарай, недостойный своего предназначения.

Я открыла дверь кухни. Запах хлеба, испеченного утром, потяжелел от дневной жары и заставил меня отшатнуться обратно.

Взлетев по лестнице на второй этаж, я вытащила сундук из-под кровати Лиззи. Его тяжесть была соразмерна его возрасту. Подарок Гарета был в упаковке, и сверху лежала горстка новых листочков. «Ими только и остается, что подтереться, — подумала я. — Никому не нужны, кроме меня».

Я потянула за ленту, и бумага снова соскользнула вниз. «Женские слова и их значения». Такой же прилив радости, только на этот раз с осадком грусти. И страха. Я повнимательнее рассмотрела подарок, перелистав каждую страницу. Я хотела найти то, что может заменить его расческу, его шинель и сборник стихов. Только это были напрасные надежды. Уже ничего не могло изменить будущее. За последними словами начинались белые пустые страницы.