Борис Шелепов - Их было трое

Закир и Гриша сидели в стороне и потихоньку «осваивали» сухую баранью колбасу из «нз» — все равно испортится, другие давно поели.

Подошел капитан Гераськин. Солдаты расступились, дали место. Капитан примостился возле угольков, попросил набить трубку — левая рука забинтована.

— «Дорогие станичники! — читал Зайцев «под Левитана». — Шлем вам привет с самого поля боя, усеянного мертвыми головами…»

Послышались возражения.

— Э-э-э! Постой, Зайчик. Не годится. Сразу видно, что писарь сочинял. «С поля боя…» Какое тут «поле»?

— Да ведь Зайцеву и тут дюже страшно. Поймите, товарищи!..

— Вычеркнуть!

— Да, — поддержал капитан. — И насчет мертвых голов тоже. Давайте без «поголовья»…

Бледное лицо писаря чуть покраснело. Он продолжал смущенно:

— «Первый ответ на Ваше авторитетное письмо вы уже прочитали в наших газетах, и по радио слышали сообщение Совинформбюро. Оно было большое. Мы повторим лишь несколько строк…»

— Вот это — дело! Правильно, Зайчик, двигай дальше!

— Хорошая ссылка.

— «Как вам известно, дорогие товарищи, войска 3-го Украинского фронта продолжали наступление. В результате стремительного удара пехоты и конно-механизированных войск…»

— Сократить. Надо сразу из сводки слова брать.

— Хорошо, немного сокращаю. — Зайцев провел по тетрадке огрызком карандаша, привязанного к поясу за шпагатинку.

— «После выхода наших гвардейских соединений в тыл противника немецкое командование отдало приказ — пробиваться на запад мелкими группами и даже одиночным порядком. Окруженные колонны врага уничтожались быстрыми и решительными действиями наших дивизий и корпусов; противник не смог свои отрезанные войска собрать в общую группу, что дало возможность уничтожить их по частям, главным образом в районе Ново-Севастополь, Ново-Сергеевка, хутора Шевченко и в районе Березнеговатое, Явкино, Снигиревка…»

— Лучше к нашему письму прикрепить вырезку из газеты, а это все не писать, — посоветовал Гераськин. — О людях надо.

— О людях дальше сказано, — заметил Браев и, достав, блокнот, перелистал его. — Вкратце все же напишем: «Ликвидированы начисто семь пехотных, две горно-стрелковых и одна танковая дивизия врага; разгромлено восемь пехотных, две танковых дивизии и одна мотопехотная; разогнаны и неизвестно где слоняются четыре пехотных дивизии. Пленных и убитых — 50659; захвачено большое количество боевой техники и средств материального обеспечения». Это — точно по сводке. А главное — согласен — о людях…

— Правильно! Верно! Порядок!..

У костра собралось человек пятьдесят. Многие стояли. Дневальные эскадронов уже звали на завтрак, но капитан Гераськин отмахнулся: подождут, не остынет каша.

— «14 марта эскадрон лейтенанта Мартынюка, — продолжал читать Зайцев, — в сабельном бою вырубил почти весь батальон полевой жандармерии и захватил тяжелые орудия 52-го артдивизиона резерва главного немецкого командования. При захвате в плен штаба 97-й горно-стрелковой дивизии младшему лейтенанту Николаю Остаеву оторвало кисть правой руки и выбило осколком глаз. Отважный сын Осетии схватил клинок левой рукой и рубил им до тех пор, пока не упал с коня. Страшная была картина! Гитлеровские солдаты бросались в стороны, увидя всадника с окровавленным лицом…

Казаки разведывательного эскадрона Самойлова взяли в плен целую ораву пьяных офицеров. В этой операции отличились рядовой Иван Касюдя, кубанский казак из Преградной и младший сержант Закир Казиев — из Башкирской АССР.

А ваш земляк (из соседней станицы Троицкой), сержант Григорий Микитенко, будучи раненным в ногу, добровольно пошел в ночной бой и обнаружил группу гитлеровцев, которые пытались пролезть к Ингулу. Все они взяты в плен. Капитана Гераськина ранило в руку, но он продолжал командовать эскадроном до конца боя…»

— Не стоит писать. Пустяк, — возразил Гераськин. Он поднялся и отошел в сторону.

— О нас с Закиром тоже не стоит, — отозвался Гриша и, подражая своему командиру, удалился от востра. Казиев подошел к нему. Оба они направились к походной кухне — продолжать завтрак.

— А все-таки, — с сожалением заметил Микитенко, — мало о тебе написали, Закир. Ведь вы такую операцию провели!

— И о тебе мало. Больше надо было. Скажи?

— Оно конечно. Но мы люди не гордые. Пусть…

Между тем казаки решили дать письмо на редактирование замполиту полка Родионову и сегодня же отправить с очередным рейсом почтового самолета «ПО-2»

Следующим утром войска конно-механизированной группы возобновили наступление. На этот раз командующий решил использовать и дневное время: пошел дождь, авиация не угрожала.

Некоторое время вместе с соединениями казаков шли штабные подразделения стрелковых дивизий, которые принимали участие в операции.

Большак поблескивал мутными лужами выбоин. С вязкой проселочной дороги выбралась на грейдер скрипучая двуколка. Рахим Калданов и Кузьма Тищин неудобно сидели на катушках кабеля, прикрыв их полами плащ-накидок.

— Наша арба, — сетовал Рахим, — клопом ползет… Уйду к казакам: там жить можно.

— Поклянись лисьим малахаем дедушки Тюлюпергена! — говорил Кузьма ради собственного развлечения.

— Могу. Что думаешь…

И снова довелось встретиться Кузьме Тищину с генералом, на которого смотрел в бинокль с высокой сосны.

— Гляди, Рахимбей, Плиев едет!

На большак выехали всадники. Кавалькада поравнялась с двуколкой, Плиев всмотрелся в Тищина.

— Наблюдатель! Едешь НП под Берлином выбирать?

Кузьма не растерялся.

— Вот именно! Без пересадки, товарищ генерал!

Конные одобрительно рассмеялись и поехали дальше. Среди них Рахим успел рассмотреть своего комдива: это и удержало природного наездника от дерзкого намерения попроситься на службу в кавалерию.

На перекрестке, возле столба с немецкой дорожной табличкой, указывающей, сколько километров до города Одессы, всадники остановились. Прощались за руку. Комдив стрелковой и еще несколько конных пехотинцев неуклюже затрусили на север, по грейдеру, а Плиев с охраной свернул влево, строго на юг.

— Теперь туда все казаки уйдут, — резюмировал Тищин. — Они мыслят рубануть «его» с хвоста, а мы — прямо мыслим. Теперь, Рахимбей Мурзинович, не увидишь свою любезную конницу целых полгода. Поминай, как звали!

Мимо шла нескончаемая колонна казаков.

Уныло молчал Рахим. Нет, не на двуколке сидеть бы ему, потомку степных воинов!..

Хотя стояла невообразимая распутица, хотя выбились из сил кони, а казаки не смыкали глаз уже более суток, настроение людей не падало.

С моря, со стороны Николаева, ползли весенние туманы, надежно укрыв гвардейцев от зловещих линз воздушных разведчиков — ненавистных «рам». Ничто не причиняло столько горестей коннице, как вражеские бомбардировщики и штурмовики. Вокруг — степная равнина, и негде укрыть коня — боевого друга. На больших привалах рыли щели для лошадей, но не всегда это удавалось сделать вовремя.