Борис Шелепов - Их было трое

Ольга изменилась в лице, порывисто сжала руку Коста, встала и громко сказала:

— Неправда, мама! Никакой помолвки не было и не будет…

— Как? Что это значит, дитя мое?

— Это значит, что никакие женихи мне не нужны! — ответила Ольга, еще больше бледнея.

Тит Титович что-то прошептал на ухо Клементине Эрнестовне, после чего хозяйка дома, дрожа от гнева, проговорила:

— Какой ужас! В моем доме творится бог знает что.

— Успокойся, мой друг, — пророкотал «либерал» — хозяин дома. — Сегодня не время для семейных ссор. Ты возбуждена, душенька. Хватит пить этот противный бенедиктин…

— Холодной воды, господа! — крикнул домашний доктор Ранцовых, тощий человек во фраке, остроносый, с общипанной головой.

Мичман Ранцов, хорошо зная, что мать на расстоянии пяти шагов ничего не слышит, успокаивал сестру:

— Не тужи, Оленька. Никому тебя не отдам. Клянусь золотым шпилем Адмиралтейства и честью мичмана Балтики!

Хозяйку дома увели в спальню.

— Прошу, господа, продолжать веселиться, — объявил Владимир Львович. — Клементину Эрнестовну прошу извинить. Что касается Оленьки, то ей рано еще думать о помолвках. Пусть попрыгает пока на свободе…

Вскоре начались танцы. Ольгу охватило какое-то неестественное, болезненное веселье. Она танцевала с Коста — «на зло Титу и всем прочим». Потом потянула его в библиотеку, где состоялась их первая беседа.

— Не покидайте меня, милый Коста. Так противны все с этими притязаниями на женитьбу. Боже, как я несчастна в своем доме. Один брат Володя хороший, но у него свои интересы, целыми днями он где-то пропадает. Папа вечно занят пустыми разговорами о благе народа. Мать не любит меня…

— Смогу ли я теперь бывать у вас? — с грустью спросил Хетагуров.

— Тит нашептал что-то матери. Теперь она примет меры. Но мы будем встречаться в другом месте, не правда ли?

В комнату вошли Тит Овцын и Тамур Кубатиев.

— Ольга Владимировна, вас просят к столу, — повелительным тоном сказал Тит.

— Кто просит?

— Ваш папа, Владимир Львович, — ответил Кубатиев. — К тому же у Тита Титовича конфиденциальный разговор с господином Хетагуровым…

Ольга смерила пьяного юнкера презрительным взглядом, резко повернулась и вышла.

Кубатиев прикрыл дверь. Тит, часто моргая белесыми ресницами, решительно шагнул к Хетагурову.

— Сударь. Вы своими стихами задурманили голову моей невесте…

— Что вам угодно? — Хетагуров усмехнулся. — Дуэль? В саду у Болховитиновых есть хорошая поляна…

— Нет, нет, — испуганно попятился Тит. — Я не о том, я хочу сказать, чтобы вы оставили дом Ранцовых по-хорошему…

— В самом деле, — вмешался в разговор Тамур Кубатиев. — Как лучшего друга тебя прошу: брось это дело, Коста!

Никто не заметил, как в комнату вошел Владимир. Он слышал все.

— Ваш извозчик мерзнет у подъезда, — вежливым тоном сказал мичман Овцыну. — Не угодно ли тихо удалиться? Не будем портить новогоднего бала.

— Что-с?!

— Я сказал: вас ждет извозчик!

— Вы еще обо мне услышите, — пятясь к двери, бросил Тит Хетагурову. — Мой папаня самого графа Зубова ссужает…

Кубатиев, недоуменно пожав плечами, вышел вместе с толстяком.

— Плюнь ты на него, Костя, — сказал Владимир, обняв приятеля. — Я пью, голову не теряю, а он совсем осатанел от мадеры. Пойдем встречать восемьдесят четвертый. Выше голову, князь Хетаг!

Но с этого вечера Коста решил не приходить в дом инженера Ранцова.

Каждый день приносил яркие впечатления. Открывались все новые тайники искусства живописи. О их существовании Коста раньше и не подозревал, полагая, что большой художник — явление стихийное.

Учился Хетагуров с увлечением. Сидя в классе или дома за книгой, забывал решительно обо всем: о нужде, о своих явных и скрытых врагах, о завтрашнем дне, когда кончится чай и не хватит денег на кухмистерскую.

…В гостиной просторной квартиры молодого инженера Анненкова, служившего на Тентелевском заводе вместе с отцом мичмана, Владимиром Львовичем Ранцовым, собирались на земляческие вечеринки студенты-кавказцы. По воскресным дням драматическая труппа репетировала пьесы, молодые люди и девушки танцевали, декламировали под звуки рояля, пели и даже показывали цирковые фокусы.

Иногда устраивались платные представления в пользу нуждающихся студентов. Покровителем этого благотворительного дела был тридцатилетний кумыкский князь Исламбек Тарковский из аула Тарки. Он тоже был вольнослушателем Академии художеств, несколько раз в год посещал рисовальные классы. Исламбек оплачивал расходы драматической труппы, а иногда устраивал шумные вечеринки в ресторации «Белая ночь». О Тарковском поговаривали, что он увлекался не столько благородной идеей помощи бедным землякам-студентам, сколько поисками новых любовных приключений среди начинающих актрис. Но все считали князя просвещенным молодым человеком, тонким эстетом, знатоком искусства.

В шумной гостиной инженера Анненкова Коста неожиданно встретил Ольгу Ранцову, приехавшую по приглашению Анненкова, с которым она была знакома. Ольга хотела испытать свои артистические способности в роли Орлеанской девы — любимой своей героини (так, по крайней мере, она объяснила Хетагурову свое появление в «клубе» студентов-горцев).

— Отчего вы перестали бывать у нас? — спросила Оля, когда они остались наедине. Во взгляде девушки Коста уловил искреннюю тревогу.

— Я иду навстречу желанию вашей матушки, только и всего.

— Навстречу желанию!.. — вспыхнула Ольга. — Не знаю, чего вы добиваетесь своей холодностью…

Коста трепетно взял ее руку и поднес к губам.

— Вы ошибаетесь, Ольга Владимировна. Вы мне дороги. Но, умоляю вас, давайте поговорим сейчас о чем-нибудь другом. Как вам нравится Жанна д’Арк?

Брови Ранцовой сдвинулись.

— Я бы многое отдала за то, чтобы сыграть эту роль в жизни. Погибнуть на костре за свой народ, стать святой…

— Погибнуть? Нет, Ольга Владимировна. Вы должны жить, жить!

— Для чего?

— Для счастья.

Он вынул из обшлага черкески записную книжку и тут же, экспромтом, написал акростих, начинающийся словами:

Когда дописал восьмистишие, объяснил:

— Прочтите заглавные буквы, получится: «О. Ранцова, живи!»

— «Живи» тут еще нет.

— Сейчас допишу…

Но дописать не удалось. В комнату вошли два подвыпивших ценителя искусств — Тамур Кубатиев в светлом фраке и Тит. Хетагуров подумал о Кубатиеве: «Должно быть, сбежал из училища. Хорошо, посидит с недельку на гауптвахте».

У Тита на запонках были крупные жемчужины в тон летнему костюму.

— Пардон, не ожидал! — Тит остановился, оперся на плечо Тамура, застывшего в почтительном поклоне (Ольга заметила на темени юнкера пробивающуюся раннюю лысину).