Фрэнк Маклинн - Чингисхан. Человек, завоевавший мир

В реальности не было никакой духовной близости между ханом и «адептом». Как гласит французская поговорка, всегда есть "celui qui baise et l'autre qui tend la joue" [1785] «Тот, кто целует, и тот, кто подставляет щеку» ( фр .). , и совершенно ясно, что в данном случае «поцелуи» исходили от Чингисхана. На другом уровне в отношениях между Чингисханом и Чан Чунем можно увидеть еще один неудачный пример «содружества» между мыслителем и мирским деспотом по типу приятельства между Платоном и Дионисием, тираном Сиракуз, или между Вольтером и Фридрихом Великим.

Распростившись с Чан Чунем, Чингис некоторое время находился в Ташкенте, потом пошел на север и лето 1223 года провел в степи Кулан-баши к северу от Киргизских гор [1786] RT II p. 258; Barthold, Four Studies I pp. 41, 64; Grousset, Empire p. 244. . Весной 1224 года он уже был у реки Эмиль, где его встретили внуки, сыновья Толуя: Хубилай (впоследствии император Китая, а тогда 8-летний мальчишка) и Хулагу, 6-летний младший брат. Хубилай только что добыл свой первый охотничий трофей, и по монгольским обычаям ему прокололи средние пальцы, смешав кровь с мясом убитого зверя — совершив своего рода крещение или посвящение в охотники [1787] JR II pp. 1083–1084. .

К лету 1224 года Чингисхан переместился на берег озера Зайсан к устью Черного Иртыша (Кара-Иртыша) и там повстречал Бола (сына Мухали) и его мать. Бол был одним из любимцев хана, так как, подобно Шиги-Хутуху, отличался необычайной восприимчивостью к новым идеям. Но на этот раз хана интересовала его мать Яоли Ши. Прежде она была женой киданя Елюя Люге, имевшего сына от предыдущего брака, а теперь добивалась, чтобы великий хан назначил ее пасынка Сехэ на вакантную должность, которую занимал отец.

Его заинтриговали три обстоятельства. Во-первых, он был тронут тем, что одна женщина ходатайствовала за сына другой женщины; во-вторых, его рекомендовал Тэмуге; в-третьих, он сам хорошо помнил, что этот человек спас жизнь Джучи в битве при Кимаче в 1216 году. Чингисхан искренне изумился, узнав, что эта женщина проделала огромный путь из Китая ради исполнения столь эмоциональной миссии, и сказал: «Сюда не долетит ни орел, ни ястреб, но ты, женщина, оказалась сильнее этих птиц» [1788] Martin, Rise pp. 283–284. . И он с готовностью согласился удовлетворить ее прошение.

Тем временем ему пришлось заняться подавлением мятежей в Хорасане и других западных землях, демонстрировавших неповиновение и после усмирительной кампании, проведенной Эльджигидеем: он послал туда Угэдэя и Джагатая. Хорезм и Трансоксиана уже покорились, признав неизбежность монгольского владычества, но Афганистан и особенно Хорасан, открывавший доступ в Ирак-Аджеми и в целом на Запад, продолжали упорствовать. Сначала великий хан собирался поручить карательную миссию Толую, но тот заболел оспой [1789] JR II p. 1084. . Джучи все еще пребывал в дурном настроении, укрывшись в своем северном «орлином гнезде», хотя, проявив участие и добрую волю, прислал 20 000 лошадей и огромное стадо диких ослов. Демонстрируя недовольство брыкливым Джучи, Чингисхан распорядился использовать ослов в качестве мишеней для тренировок в стрельбе из лука. Но вскоре его утомила бессмысленная бойня, и он приказал отпустить уцелевших животных на волю. Табуны лошадей он, конечно, сохранил: потребность в боевых конях всегда была высокой [1790] d'Ohsson, Histoire I pp. 322–323. .

На обратном пути домой Чингис намеренно не спешил, устраивал нескончаемые празднества и выезды на охоту в честь своего триумфа в войне с империей Хорезма. У него были весомые причины для благодушного настроения: его фаворит идикут Барчук превосходно показал себя при осаде Нишапура, а сам он с сыновьями практически выполнил всю намеченную программу, кроме поимки шаха. Несколько омрачало бесцветное поведение Джучи и Джагатая при Гургандже (Ургенче), но в итоге все закончилось удовлетворительно. Он говорил приближенным, что особенно доволен тем, что не пришлось обращаться к главным ударным полководцам Мухали, Джэбэ и Субэдэю [1791] SHO p. 251; SHR pp. 192–193; Barthold, Turkestan p. 455; d'Ohsson, Histoire I p. 233. .

Он возвратился в Монголию в феврале 1225 года, потратив шесть лет на войну с шахом. Когда в том же году умер его лучший друг Боорчу, великий хан осыпал его семью щедрыми дарами, благоволениями и чинами, как это он пытался сделать и в отношении семьи Мухали, умершего в 1223 году, и сожалел, что не вознаградил его родичей и близких более достойным образом, поскольку отсутствовал на войне [1792] SHO p. 260; SHR p. 198. .

Весь 1225 год Чингис занимался, можно сказать, инвентаризацией. Ему часто приходилось задумываться об огромном и запутанном наследии империи и неопределенности собственных представлений о нем. С одной стороны, он дал монголам такие богатства, могущество и роскошь, о каких они даже и не помышляли, и превратил кочевников в правителей миром; люди, одевавшиеся в лохмотья и поедавшие собак и мышей, когда он был мальчишкой, теперь пользовались изысканными кушаньями и предметами роскоши, воспринимая это как данность. Чингисхан ввел в обращение бумажные деньги, надежность которых обеспечивалась драгоценными металлами и шелком; ценность бумажных денег измерялась серебряными слитками и устанавливалась таким образом, чтобы предотвратить безудержную инфляцию [1793] A. P. Martinez, 'The Use of Mint-Output Data in Historical Research on the Western Appanages,' in Sinor, Aspects pp. 87–126; Atwood, Encyclopedia p. 362. . Благодаря ввозу множества ремесленников и мастеров из Китая и Персии империя стала «мастерской» мира, сосредоточием мировой торговли и технологии [1794] Of the many examples of this see, Eleanor Sims, 'Trade and Travel: Markets and Caravanserais,' in Michell, Architecture pp. 80–111; Verschuer, Across the Perilous Sea. . (Таким безостановочным и ускоренным был темп движущей силы торгово-экономического прогресса, что Гургандж, практически стертый с лица земли в 1221 году, в тридцатые годы возродился до такой степени, что снова превратился в важнейший торговый центр.) [1795] JB I p. 96; Yule, Cathay II pp. 287–288; Bretschneider, Mediaeval Researches I p. 283; Barthold, Turkestan pp. 456–457.

Чингисхан мог гордиться богатством и могуществом империи, но он должен был понимать и масштабы понесенных жертв, не только человеческих, но и тех потерь, которые неизбежно имели место в сфере монгольского этноса и культуры. Смешение с завоеванными оседлыми народами, китаизация монголов в Китае подрывали древний образ жизни, как это и предвидел прозорливый Чингисхан. Великий хан хотел «монголизировать» весь остальной мир, но его политика «сожительства» произвела прямо противоположный эффект. На местах происходила «абсорбция» монголов, и это доказывало несовместимость двух образов жизни — кочевого, скотоводческого и оседлого, городского [1796] Riasanovsky, Fundamental Principles p. 88; Fletcher, 'The Mongols,' loc. cit. p. 50. .