Фрэнк Маклинн - Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Чан Чунь провел зиму 1221/22 года в Самарканде в обстановке покоя и затворничества, которую он так любил. Об этом периоде сохранилось лишь одно письменное свидетельство — о его беседе с местным астрологом о солнечном затмении, которое он видел, находясь у реки Керулен. Тем временем Лю Вэнь и его всадники обследовали дороги, ведущие в Гиндукуш, и в середине февраля 1222 года вернулись с вестями о том, что Джагатай со своей когортой привел в порядок все разрушенные дороги, мосты и лодки на этом пути. Но лишь в конце марта пришло послание от Чингисхана, подтверждавшее, что он готов встретиться с Чан Чунем, и Лю Вэнь получил известие о том, что за сопровождение китайского мудреца в Гиндукуш его вознаградят «необычайно плодородными землями» [1761] Waley, Travels of an Alchemist pp. 94–98. . Вдруг Джагатай потребовал, чтобы Чан Чунь нанес ему визит, но даос отказался, приведя довольно эксцентричные основания: южнее Амударьи якобы нет овощей и риса.

Уже цвел миндаль, которым особенно славен Самарканд, когда экспедиция наконец отправилась в путь. К отряду примкнули Чинкай и наместник Елюй Ахай, вызвавшийся быть переводчиком во время встречи с Чингисханом. Судя по всему, Чингис действительно придавал невероятно большое значение приезду китайского мудреца: он даже отправил своего фаворита Боорчу и элитную фалангу стражи для того, чтобы провести кавалькаду Чан Чуня через тяжелый перевал между Карши и Термезом. Экспедиция вышла из Самарканда 28 апреля, в Карши повстречала Боорчу, два дня потратила на то, чтобы преодолеть перевал, затем по берегу горной речки добралась до Амударьи и на восьмой день переправилась на противоположную сторону. Боорчу пришлось отвлечься на укрощение банды, угрожавшей отряду, но Чан Чунь и его свита продолжали безостановочно идти и прибыли в лагерь Чингисхана в Парване, расположенном севернее Кабула, 15 мая 1222 года [1762] Bretschneider, Mediaeval Researches I pp. 82–86. .

Чан Чунь сразу же явился к Чингисхану, явно ублаготворенному и не скупившемуся на восхваления: он воспринимал дальний и трудный переход даоса как комплимент и признание своей исключительности [1763] Waley, Travels of an Alchemist pp. 98–100. . Понравился великому хану и ответ патриарха: все это, дескать, исполнено по воле Неба. Не скрывая нетерпения, великий хан попросил раскрыть секрет эликсира жизни. Чан Чунь на это ответил, что ему известны некоторые способы продления жизни, но он в точности знает, что не существует эликсиров ни долголетия, ни тем более бессмертия или достижения продолжительности жизни по примеру Мафусаила. Удовлетворившись искренностью ответа — так, по крайней мере, он сказал, — Чингисхан повелел поставить для Чан Чуня специальный шатер на восточной стороне собственной царской юрты. Потом он провел консультации с Чинкаем по поводу того, как обращаться к уважаемому гостю, и пришел к выводу, что лучше всего величать его «Святым Духом» как некое бессмертное существо, которому уготовано вознестись на Небеса «птицей или на птице» [1764] As later revealed in the debates held at the Mongol court in the 1250s between Friar William of Rubruck and the priests of rival religions (Jackson & Morgan, Rubruck pp. 225–233). Cf Richard Fox Young, 'Deus Unus or Dei Plures Sunt? The Function of Inclusiveness in the Buddhist Defense of Mongol Folk Religion against William of Rubruck,' Journal of Ecumenical Studies 26 (1989) pp. 100–137. .

Чингисхан наметил 24 июня расспросить Чан Чуня о «Пути» [1765] Waley, Travels of an Alchemist p. 102. .

Однако жара вскоре вынудила Чингисхана и его гостей переместиться еще дальше в горы. Незамедлительных действий потребовала и внезапная вспышка партизанской активности; в результате очередная встреча могла состояться лишь 5 ноября. Обретя четырехмесячные «каникулы», Чан Чунь сообщил, что предпочел бы провести их в более комфортных условиях Самарканда. Чингис вначале возразил, предупредив, что эта поездка для старика будет слишком тяжкой, но потом согласился. Чан Чунь выехал 27 мая и прибыл в Самарканд 15 июня, где ему все-таки пришлось встретиться с Джагатаем. Через три месяца, 13 сентября, он отправился в обратный путь, на этот раз избрав другой маршрут, чтобы увидеть руины Балха [1766] Waley, Travels of an Alchemist pp. 103–16; Bretschneider, Mediaeval Researches I pp. 87–93. . Он вернулся в лагерь Чингисхана 28 сентября и сразу уже пожаловался на нехватку еды в Самарканде. Ему предложили постоянно трапезничать вместе с ханом, но Чан Чунь отказался, заявив: «Я человек гор, и мне покойнее в уединении». Сомнительно, чтобы Чингисхан стерпел подобную дерзость от кого-либо во всем мире, но в данном случае он промолчал и распорядился послать философу достаточное количество вин, винограда, фруктов и зелени. Но великий хан решил приблизить дату следующего рандеву и перенес ее с 5 ноября на 1 октября [1767] Waley, Travels of an Alchemist pp. 111–112; Bretschneider, Mediaeval Researches I pp. 94–96. .

В исторической встрече участвовали шесть человек: Чингис, Чинкай, Лю Вэнь, Чань Чунь, Елюй Ахай (перелагавший высказывания мудреца на монгольский язык) и официальный переводчик. По общему мнению, она была успешной, Чингисхан громко и убежденно превозносил Чань Чуня, назначив очередные «семинары» на 25 и 29 октября [1768] Tao-chung Yao, 'Chi'u Ch'u-chi and Chinggis Khan,' Harvard Journal of Asiatic Studies 46 (1986) pp. 201–219; Ratchnevsky, Genghis Khan, pp. 134–135, 149–150, 238. .

Лекция Чань Чуня состояла из шести основных тем. Первый и самый главный тезис: дао — первооснова всего сущего — Земли, Солнца, Луны и даже Неба, но познание величия Неба еще не означает познания величия Дао [1769] This might be described as an ur-Kantian notion, as Kant described his noumenon as an object of thought but not of knowledge. . Далее: человек — вторичное явление, творение Неба и Земли, которые, в свою очередь, являются созданием Дао. Третий момент: он изложил довольно путаную квазиманихейскую идею о том, что первобытный человек утерял «священный огонь» [1770] See Chavannes & Pelliot, Un traite manicheen p. 289. — путаную, поскольку при других обстоятельствах он восхвалял первобытного человека. Четвертая тема фактически повторяла философию стоиков: он призывал к отказу от всех чувственных и плотских удовольствий. Пятый, но не менее важный постулат: две стихии — «ян» (огонь, мужское начало) и «инь» (вода, женское начало) — взаимопроникают в «едином целом». И наконец, в соответствии с его учением, самосовершенствование заключается в том, чтобы развивать ту часть человеческой природы, которая принадлежит Небу, и обуздывать чувства и занятия, относящиеся к Земле (секс, охота, возлияния, азартные игры и так далее). За «мудрость» Чингисхан удостоил Чан Чуня титула «дух бессмертный» и назначил духовным владыкой всей Монгольской империи [1771] Reid, The Tao of Health p. 26; Welch, Taoism p. 154. .

Все же можно предположить, что Чингисхан руководствовался какими-то тайными мотивами. Если, согласно учению Чан Чуня, бедняк, имевший всего лишь одну жену, мог серьезно навредить себе сексуальными излишествами, то какие же несчастья могли свалиться на голову великого хана, имевшего доступ к тысячам женщин, и дворцы, переполненные притягательными наложницами? Чан Чунь советовал Чингисхану хотя бы месяц провести в постели одному: «Одна ночь одиночества полезнее тысячи дней приема лекарств». Но Чингисхан не согласился, сказав, что слишком стар для того, чтобы учиться новым правилам жизни. Аналогичный конфликт интеллектов возник, когда после охоты на вепря, во время которой Чингисхан получил повреждение из-за того, что под ним споткнулась лошадь, даос посоветовал навсегда отказаться от охоты и беречь здоровье, поскольку жизнь является бесценным даром природы. Чингис ответил, что не может пренебречь традиционным монгольским занятием, которое вросло в национальную культуру, и если он сделает это, то лишится доверия народа. Однако в доказательство почтительного отношения к мудрецу он не выезжал на охоту на протяжении двух месяцев [1772] Waley, Travels of an Alchemist pp. 24, 118. As for the precious gift of 'life', scholars are divided about whether Chang meant Genghis's or, as a Buddhist, all life including the boar's. An educated guess might be that he was being deliberately ambiguous. .