Мария Купчинова - В поисках цветущего папоротника

Обоим не хотелось вникать: кто за кого воевал когда-то. В этой войне они были на одной стороне и доверяли друг другу.

Плохо вооружённый гарнизон немцы разгромили, но до прихода американцев французские легионеры продержались. А на перевале среди прочих остались могилы блестящего математика, умницы профессора Этьена Гастона и бывшего полковника русской армии, капрала Иностранного легиона Андрея Андреевича Гостюшко.

Алесь горько усмехнулся: для Аннет и её мужа это была чужая и далёкая война. В феврале сорок третьего русские разбили немцев под Сталинградом. Когда-нибудь сочтут всех погибших и ужаснутся, но… это опять-таки была чужая война.

Нежданно зазвучал аккордеон. Издалека доносившиеся звуки дрожали и таяли в вечернем сумраке. На площади Сен-Мишель возле фонтана со статуей Михаила Архангела, наказывающего зло, как и прежде играли музыканты. Вроде всё по-прежнему: широкополые шляпы, витрины кафе, антиквариат, велосипеды. Нет только маленького гениального скрипача Жана и его деда… Их повесили в декабре сорок третьего.

Алесь вздрогнул и, стиснув зубы, с яростью подумал: «Для них (почему-то не стал называть имена, даже мысленно) – это тоже была чужая война»

Ему вдруг безумно захотелось домой. Пожалуй, Алесь и сам не знал, где именно его дом, но должно же на большой планете быть место, которое он назовет домом.

Удар в спину заставил покачнуться.

– О, Боже мой, простите, простите, месье, – рассыпался в суетливых извинениях мальчишка-велосипедист, одной рукой сжимая кепку, а другой поддерживая Алеся…

Когда старый, не раз покалеченный велосипед с восьмёркой на колесе скрылся из вида, Алесь, подталкиваемый смутной догадкой, сунул руку в задний карман брюк и рассмеялся: «Жизнь продолжается!» Кошелька у него больше не было.

Мужчина лет тридцати в вылинявшей гимнастерке со споротыми погонами сидел на замшелом валуне, закатав до колен брюки, и с наслаждением шевелил в прозрачной воде пальцами босых ног. Сапоги и не первой свежести портянки лежали на берегу рядом с трофейным велосипедом. Июнь был жарким, лесная речушка обмелела, по камням её вполне можно было перейти вброд, хотя чуть впереди виднелся бревенчатый мост. От деревьев, обступивших с двух сторон едва слышно журчащий поток, падала тень. Вода медленно текла по каменистому руслу и то золотилась на солнце, то темнела благородной патиной, изменяя оттенки от густого зелёного до голубовато-серого. Из тени на солнце и обратно перелетали большие стрекозы.

Мужчина с любопытством разглядывал изящные зелёные тельца, прозрачные, с прожилками крылья, машинально оценивая замысловатые виражи, которые вытворяли стрекозы в воздухе, точно асы-летчики соревновались друг с другом. Мелькнула мысль: пожалуй, последний раз он видел стрекоз ещё мальчишкой, в деревне у бабушки, а потом… Наверное, некогда было, не замечал.

Из-за кустов вышел парнишка с удочкой, приветливо улыбнулся:

– Добры дзень [45] Добрый день. (бел.) .

– Здорово, коли не шутишь. Как улов?

– Мелочь, коту павячэраць [46] Поужинать. (бел.) , – пристроил в тени ведерко, прикрытое осокой, сел рядом.

Бывший военный явно обрадовался, что его одиночество закончилось. По загорелому худощавому лицу с яркими голубыми глазами пробежала улыбка, на впалых щеках появились глубокие ямочки:

– Слушай, ты же местный? Почему все называют это место млынок, да млынок, а никакой мельницы и в помине нету?

– Говорят, давно когда-то стояла. С тех пор столько войн прошумело: немцы, поляки, тые советы, гэтые – хиба что ничейное сохранится? Да и река обмелела, сами бачите.

Парнишка старался говорить по-русски, изредка вставляя белорусские слова, но звонкие «т», «д», «ц», растянутость и мягкая напевность гласных выдавали родной язык.

– Познакомимся, – мужчина застегнул воротничок гимнастерки, протянул руку, – Андрей Уточкин.

– Станислав Базилевич, – паренек застенчиво улыбнулся. – Я вас помню: вы Стёпке помогали движок чинить.

– Ну, технику авиационной эскадрильи положено в моторах разбираться, – усмехнулся Андрей. – Что сегодня за праздник? Видел, молодежь суетится, сговаривается…

– Не знаете? – Стась даже рот открыл от удивления. – Купалье же!

Догадавшись, что собеседник не понимает, вдохновенно продолжил:

– В купальскую ночь ведьмы и колдуны на землю выходят. Коли рассердишь их, могут забрать молоко у коровы или посевы повредить. А русалки в озерах купаются. Видите, стрекозы мерцают? Говорят, это души русалок ночь ждут! Даже деревья на Купалу переходят с места на место, чтобы запутать того, кто ночью в лес пойдет, а животные разговаривают друг с другом. Ещё если этой ночью найдешь цветущий папоротник, станешь понимать язык зверей и растений, и любой клад, самый потайной – твой будет!

– Ты этот цветок папоротника когда-нибудь встречал в лесу?

– Да сказки, – махнул рукой Стась. – Все знают: не цветёт папоротник. Просто девчата парней дразнят, мол, побоятся те в лес такой ночью идти, а гурьбой-то веселее! Песни поют, косы расплетают… Глядишь, и отстанет парочка: то ли папоротник нашли, то ли ещё что…

Андрей понимающе рассмеялся, мальчик, откинувшись на спину, заливисто подхватил его смех.

– Стась, помоги мне, – старший собеседник чуть смутился. – У вас тут, как погляжу, полдеревни Базилевичей. Ты Марысю Базилевич знаешь? Что-то она никуда не ходит, а мне уж так хочется с ней встретиться. Попроси её сегодня вечером на опушку прийти – ждут, мол, скажи!

– Сказать-то скажу, только вы, дядька, не забидьте её. Сестра она мне сродная. А не ходит на гулянки – так ведь прихрамывает, да и не девчонка всё же…

– Не бойся, не забижу, – согласно кивнул Андрей.

– А я тогда скажу Марысе, чтобы гармошку с собой взяла. Её-то мне дарили, да я к музыке бестолковый, а у Марыси в руках – поёт гармошка, заслушаетесь!

Разгуливающих по лесу деревьев той купальской ночью Андрей с Марысей не встретили, с папоротником тоже не сложилось, зато на рассвете, в полном соответствии с легендой, увидели, как над речкой «играло» солнце: тонкие прозрачные облака дробили солнечный ореол на бессчетное количество разноцветных мерцающих кругов.

Лейтенант Костров, дослужившийся в конце войны до капитана, провёл ночь без сна. Два года прошло, как отпраздновали Победу, а по-прежнему десятками гибли милиционеры, военнослужащие, крестьяне, сочувствующие советской власти. Часто их убивали изуверски, с семьями, не жалея и маленьких детей. Власть жёстко отвечала ударами на каждый удар: иногда целыми деревнями жителей, заподозренных в укрывательстве бандитов, депортировали в Сибирь. Без вины виноватые отвечали белорусские крестьяне за чужие амбиции, ошибки и преступления.