Мария Купчинова - В поисках цветущего папоротника

На коврике возле исповедальни на коленях стоял дед Захар. С валенок-катанок на пол набежала вода. Наверное, она подтекла под коврик, потому что Захар, размашисто перекрестившись, вздрогнул, словно от леденящего холода.

«Сейчас дядя Михась скажет: «Освобождаю тебя от твоих грехов во имя Господа, и Сына, и Святого Духа», – подумала Марыся, но прошло несколько минут, а ксёндз молчал. Ситцевая занавеска, закрывавшая деревянную кабинку-исповедальню, отдернулась, обнажив колченогий стул, помнивший лучшие времена. Дядя Михась с усилием отодвинул стул, тяжело ступая, вышел в проход, поднял с колен деда Захара:

– Давай, отец, сядем на лавку в нефе, и я тебя выслушаю.

– Что ж ещё-то гутарить, сказал уже всё, – с трудом выдохнул старик.

Собственно, сколько лет деду Захару – никто не знал. За неряшливой бородой и длинными, стриженными «под горшок» волосами, в которых седина путалась с иссиня-чёрными прядями, возраст не разглядеть. Появился Захар в Близневцах в начале сорокового года, прилепился к тетке Стефании в качестве постояльца, а затем и приженился без лишнего шума. Поговаривали люди, что он прятался от депортации, но Стефания все домыслы пресекала. А так… Мужик молчаливый, работящий, сам зла не творил, и на него зла не держали…

С паузами, с трудом подыскивая слова, дед Захар заговорил, и Марыся, прикрыв рот ладошкой, застыла, не в силах ни уйти, ни остаться.

– Она-то, парашютистка значит, удачно приземлилась, на прогалине, а парень парашютом за сосну зацепился и повис. Пигалица эта без толку прыгает, но ни допрыгнуть, ни по заледенелому стволу взобраться. Им на беду, я на них и напоролся. Девчонка обрадовалась: «Дяденька, помогите, свои мы, советские!» Свои, понимаешь, – дед Захар заскрипел зубами. – Лучше бы не говорила. Моих-то как свиней в теплушку запихнули и на восток отправили. Ни одежду взять не разрешили, ни еду! До последнего меня ждали, а я опоздал…

Старик не то всхлипнул, не то обречённо зарычал как больной зверь.

– Не выдержал я, поднял ружье и… Ты, отче, не беспокойся, до весны их не найдут: рацию и парашюты я припрятал, тела – в яму, валежником забросал, а снег мое злодеяние покрыл.

Отец Михаил горько вздохнул:

– Усё так. Я ведаў [58] Всё так. Я знал. (бел.) : созревшая ненависть когда-нибудь даст такие всходы. Вот и пришло время жатвы…

– Назначь епитимью, святой отец, – взмолился дед Захар. – Отпусти грех!

Повисшая в костеле тишина стала уже нестерпимой, когда ксёндз наконец ответил:

– Я всего лишь простой священник, Захар, не Сын Божий. Лишь Он вправе судить тебя. Епитимью назначь себе сам, достаточна ли – узнаешь, когда предстанешь перед Ним.

– Разумею, пан ксёндз.

Марыся поспешно отступила за дверь, но дед Захар невидящими глазами смотрел только перед собой. На выходе перекрестился и, сгорбившись, забыв надеть шапку пошёл, тяжело переставляя ноги.

Тетка Стефания не дождалась мужа ни к обеду, ни к вечере, а спустя несколько дней деда Захара нашли висящим в лесу на дереве.

…Ева не смогла ни смириться, ни простить власти гибель брата. В ярости разорвала когда-то подаренную энкавэдэшником гармошку, запретила дочке даже думать о том, чтобы встречаться с «этим, насквозь советским» Андреем!

Марыся вспоминала и улыбалась. Она ведь тоже, как говорят у них, «упартая», не менее упрямая, чем мать. Нельзя на гармошке играть? Поехала в Волковыск, поступила в музыкальное училище. Назло матери и замуж вышла. Не Базилевич теперь она – Уточкина, по мужу.

Дура… Беда случилась – кто же и помог, если не мать. Поначалу-то Андрей хорошим мужем был. В хозяйстве помогал, зарабатывал. Да однажды вот так же сидела ночью, шила на заказ платье, а соседка прибежала:

– Марыська, на вяселлі [59] На свадьбе. (бел.) мужики подрались, твово Андрея колом по голове стукнули. Сюда несут. Не ведаю, то ли без чувств, то ли помер!

С того и началось. Работу Андрей потерял, пенсия по инвалидности – крошечная, да еще и припадки агрессии начались. Спасибо, мама сынишку Юрку на себя взяла. И всё хозяйство, почитай, на ней, за мужика в доме. В деревне-то без мужской руки – тяжко! А уж Марыся с утра до поздней ночи то в музыкальной школе детей учит, то шьет, не разгибая спины. Хорошо хоть керосин при Советах появился.

До конца моста оставалось всего несколько шагов, когда Александр Станиславович пошатнулся и взмахнул рукой в поисках опоры. Холод перил, казалось, успокоил разгорячённое сердце.

«Ничего страшного, просто сильный порыв ветра, – усмехнулся старый профессор. – Бросает от одного края к другому, точно электроны ищут, где тот полюс, к которому притянет. Так и жизнь прошла в поисках то ли себя, то ли…»

Не закончив, оборвал мысль. На тёмных водах Немана вздрагивали отражения уличных фонарей. Вспомнились другой мост и другая река. Вот так же стоял он на мосту Мари через Сену. Горели фонари, над головой клубились тяжёлые чёрные облака, мимо, разговаривая, шли люди, под сводами моста целовались влюблённые. Сколько же лет прошло…

…Уже и не вспомнить, как попал Алесю в руки обрывок той газеты. Кто-то где-то забыл, или принес ветер… Неважно. Важно, что на грязной, заляпанной соусом странице, под кричащим заголовком была размещена фотография разбитого голубого кабриолета, уткнувшегося в каменную опору моста Мари. «Нелепая авария в дождливую ночь или самоубийство?» – неизвестно кого спрашивал репортер, возгордившийся пойманным мгновением…

Один из самых старых мостов Парижа. Ничего особенного: пять каменных арок разной высоты, разделенных пилонами с нишами для статуй, которых там отродясь не было. Почему-то его прозвали «мостом влюбленных», хотя никто не знает ни исторического факта, что кто-то бросался с этого моста от сумасшедшей любви, ни легенды… Что занесло Аннет ночью на набережную Сены? В том, что это была Аннет – Алесь ни минуты не сомневался: голубой Delage D8 в послевоенном Париже имелся только у семьи Ламар.

Впрочем, семьи уже не было. Год назад Пьер Ламар развёлся с женой ради молодой красавицы-кинозвезды и обосновался в Голливуде. Парижские бульварные газеты наперебой писали об этом. Про Аннет – ни полслова! Кого интересует судьба брошенной жены? Другое дело – такое романтичное самоубийство! И сплетни вновь полились рекой…

С большим трудом Алесь нашел Аннет в благотворительной клинике для бедных. Завернутый в бинты кокон с прорезями для глаз, которые не хотели открываться, а тело – не подавало признаков жизни. Другая больница, врачи, сиделка…

Едва придя в сознание, Аннет начала бунтовать: