Мария Купчинова - В поисках цветущего папоротника

Спина болит всё сильнее… Самой повернуться не хватает сил, а Марысю звать не хочется, пусть отдохнёт.

…В тот год очередь за хлебом выстраивалась перед магазином затемно. Да что толку, едва дверь открывалась, стоящие сзади напирали, ломая очередь и прорываясь к прилавку: хлеба на всех хватало далеко не каждый день. В давке её прижали к сержанту милиции, назначенному следить за порядком. А тот, бравый, плечистый, то ли с испуга, то ли от большого рвения, оттолкнул с такой силой, что упала она с высокого магазинного крыльца. Едва успела руку внука отпустить. И сейчас вспомнить страшно, как кричит сжатый со всех сторон людьми, напуганный Юрочка, а она лежит на земле и не может встать… С того и пошли боли в позвоночнике. То слабее, то сильнее, а сейчас уж и вовсе на ноги не подняться.

Дверь стукнула. Кто так припоздниться мог? Будь собака, она бы чужого не пустила…

– Ба, можно к тебе?

Господи, радость-то какая, Юрочка приехал! А Марыся спит. Будить надо. Вот ведь совсем старая стала, и не знаю, есть ли чем накормить дорогого гостя.

– Ты же не собирался приезжать на этой неделе.

– Соскучился, – смеётся.

Бабушка и мама смотрят, наглядеться не могут. Высокий, с кудрявым русым чубом, длинными мохнатыми ресницами, весёлыми серыми глазами, их Юрочка сведёт с ума любую девчонку.

– Посоветоваться хотел. Мне руководитель диплома предложил к нему в аспирантуру поступать. Если вы не против…

Юрка мнётся. Он знает, лишних денег в семье нет, но так хочется заниматься наукой.

– Близневский пообещал, что буду подрабатывать на кафедре на полставки, да я и грузчиком в любой магазин пойду или на стройку.

– Конечно, Юрочка, конечно, иди, мы справимся, – женщины единодушны. – Близневский-то этот как, строгий?

– Да, я же привёз…

Юрка вытаскивает из портфеля толстый фотоальбом.

– Вот, выпускной наш! А тут Близневский, смотрите, хороший дядька.

Юрко с Марысей давно спят, только Ева опять не может заснуть. Сердце колотится… Надо бы лекарство выпить. Хотя вряд ли оно помогает при встрече с прошлым.

Над Неманом по темно-синему небу чёрными всадниками летели грозовые облака. Профессор покачал головой: «Как в кино. Только плохой сценарист мог придумать, будто прожитая жизнь вместится в одну не самую долгую дорогу домой, – усмехнулся. – Впрочем, кто и когда сказал, что жизнь – талантливее людей и не использует банальные штампы».

В голове вертелись строчки стихов, которые в горах Туниса читал капрал Гостюшко:

– Вы, батенька, послушайте, как мудро. Автор-то из наших, из казаков, тоже в Легионе служил!

Полностью стихотворение вспомнить не удавалось, только отдельные строчки, что-то про то, что «жизнь оказалась сильнее» и «жизнь оказалась нежней». А когда-то стихи сами легко укладывались в голове и так легко вспоминались…

– Извините, вам плохо? Может, надо помочь? – группа молодых ребят остановилась возле пожилого мужчины, который, пошатываясь, одной рукой держался за перила, а другой что-то искал в верхнем кармане потрёпанного плаща, но не находил…

– Нет-нет, спасибо, ребята. Уже прошло, – Александр Станиславович попытался улыбнуться.

Оглянулся назад, надеясь увидеть в ночном осеннем небе силуэт стремящейся в небо колокольни и кровлю Костёла Обретения Святого Креста, а чуть дальше – купол и зелёные шпили башен Фарного Костёла, но вместо этого перед глазами раскинулась пыльная просёлочная дорога. Обочины поросли сочной травой. В зелёном просторе полей мелькали жёлтые головки одуванчиков, синели васильки. Огромное раскидистое дерево манило прохладой, а впереди, прячась за поворотом дороги, виднелись купол и крест небольшой деревенской церквушки.

Вспомнилось, как всего пару часов назад рассказывал студентам про теорему Пуанкаре. Вот и настало время возвращения…

Там, где на карте пересекаются прямые линии от Мадрида к Москве и от Хельсинки к Афинам – небольшой белорусский городок. С богатой историей и не очень богатым настоящим, как многие другие места на Земле, лучшие времена которых канули в прошлое. Когда-то местечко принадлежало семейству Тышкевичей. Один из них – государственный деятель Великого Княжества Литовского, граф Винцент Тышкевич, в 1805 году основал гимназию, которая прославила городок. Из её стен вышли художник Наполеон Орда, подполковник российской армии и генерал повстанческих войск восстания 1863 года на землях бывшей Речи Посполитой Ромуальд Траугутт, один из руководителей восстания на территории Западного края (современных Беларуси и Литвы) Кастусь Калиновский. В наказание за выпускников-вольнодумцев гимназию закрыли, а через несколько лет преобразовали в учительскую семинарию для православных воспитанников.

Всё это в прошлом. В настоящем – Аллея памяти на бульваре возле Центральной площади. На ней памятники советскому солдату, Ленину, Сталину, Траугутту, Калиновскому и воинам-афганцам. Кого-то это возмущает, кто-то считает: история – не школьный учебник, из неё не вырвать листы, не перечеркнуть…

А ещё на окраине городка – одиннадцатиметровая фигура босоногого мужика в простой крестьянской рубахе, опирающегося на глубоко воткнутый в землю меч. У подножия чугунная плита, на ней 1160 фамилий – те, кто погиб в годы последней войны. Автор назвал скульптуру «Асiлак», по-русски «Богатырь», но местные жители, не склонные к пафосу, называют памятник просто «бо’сый»…

Недалеко от «бо’сого» стоит голубой деревянный домик с пристроенной верандой из цементных блоков. Окна украшают цветущая герань да накрахмаленные белые занавески с прошвой.

На фиолетовом небе неспешно проявляется молодая луна, на улицах зажигаются огни редких фонарей, загорается свет в окнах домов. Пожилая женщина, хозяйка голубого домика, открывает дверь, впуская требовательно мяукающего кота:

– Нагулялся, Серый? Старик уже, а всё туда же, бегаешь хоть посмотреть на молодок…

Продолжая ворчать, накладывает коту полную миску овсянки, сдобренной колбасными шкурками. На тёмном, обветренном от постоянной работы на огороде, лице улыбка разгоняет морщины. Вспомнилось вдруг, как пятилетняя внучка неизвестно откуда притащила дрожащего дымчатого котенка и молча стояла у калитки, пока не услышала: «Ладно, заходите оба». Неразлучные, они и ели вместе. Кот заглядывал в Дашину тарелку, Дашка вытаскивала из миски Серого куски булки, с удовольствием запихивая себе в рот. Невестка была в ужасе, сын смеялся: «В нашу породу дочка!»

Дашутка-то уже совсем взрослая, в Варшавском университете учится. Приехала на каникулы, не забывает… Уже, небось, десятый сон видит, сморилась, а вещи, как в детстве, по всей хате разбросаны. Надежда Алексеевна убирает со стола книгу, которую весь день таскала за собой Даша – автор Адам Гжелевский, «Dziesięć palących lat w oblężeniu NKWD». Переводит – «Десять пылающих лет в осаде НКВД», с грустью переворачивает несколько страниц, вздыхает: «Не только у каждого своя правда, но и история – у каждого выстроенная на свой лад. Когда копятся личные обиды и забываются собственные злодеяния». Снимает с этажерки выцветшую фотографию в рамочке, долго всматривается в лица. Мама Лида – совсем молодая смеющаяся девчонка и капитан в форме НКВД. Отец, которого она никогда не знала. Надежде Алексеевне кажется: нет в резких чертах лица капитана жестокости, только бесконечная усталость. Однажды, уже взрослая, задала маме вопрос: