Мария Купчинова - В поисках цветущего папоротника

– Почему ты здесь? Зачем?

Алесь вздыхал:

– Когда-то мне приснился сон: тебе плохо, и ты зовешь меня.

– Это неправда.

– Про сон – правда.

– Ты любил другую: умную, красивую, уверенную в себе, не пьющую…

– Пить я тебе больше не позволю, – сердился Алесь, – а всё остальное при тебе – и красота, и ум.

Он смотрел на седые волосы, неаккуратно торчащие из-под повязки, жёлтое лицо, безжизненно-пересохшие губы, выцветшие глаза, и сердце сжималось от боли.

– Алекс… – под одеялом шевельнулась рука. – Ты когда-то читал стихи про Венеру, помнишь? Пожалуйста, прочитай мне еще раз. Ты же не забыл их, правда?

Алесь подумал, что Аннет бредит, настолько едва различим был её шепот. Но ослушаться не посмел. Читал «Романс» Богдановича, и губы Аннет чуть заметно шевелились, словно повторяли вслед за ним…

Она умерла на рассвете. Шёл дождь. Без раскатов грома, всполохов молний, пузырей на лужах. Тихий, спокойный, настойчивый. Под него хорошо разговаривать и хорошо спать. Казалось, Аннет всего лишь задремала, и Алесь говорил с ней, рассказывая о себе и о них двоих всё-всё, до последней мелочи…

К вечеру, после похорон, дождь перестал. Алесь пришел на мост Мари, смотрел, как над полоской гаснущего у самой земли заката поднимались одна за другой яркие точки созвездий, и твердил про себя, словно молитву:

Строчки легким облаком взлетали к звёздам, растворяясь в ночной синеве:

Оборвалась последняя ниточка, которая привязывала Алеся к Франции. Несколько лет ушло на сбор документов, подтверждений, разрешений и прочего… Только в пятьдесят восьмом году профессор Близневский распрощался с Сорбонной и купил билет на поезд «Париж – Москва», проходящий через Варшаву, Брест, Минск.

Перед отъездом заглянул в художественный салон на Монмартре, с удивлением увидел: стены увешаны картинами Осипа Чижевского. Алесь улыбнулся – судя по всему, мадам Дени сделала неплохой бизнес. А Осип, наверное, был бы рад, пусть даже признание пришло с большим опозданием… Выгреб из карманов все оставшиеся наличные, купил небольшой набросок: женщина раздевалась перед открытым окном, готовясь ко сну. Тело, едва прикрытое прозрачной накидкой, излучало тепло и свет. Как же всё-таки молоды они тогда были! Как наивны и как, несмотря ни на что, счастливы своими надеждами.

Уезжал из Парижа Алесь, а в Гродно сошел с поезда – Александр Станиславович. На вокзале его встречала только порванная афиша, которую трепал ветер. На ней, припав к коню, во весь опор несся лихой казак с шашкой в руке в надвинутой на глаза папахе. В тот год вышел на экраны страны фильм Юрия Озерова «Кочубей».

– Мам, что-нибудь надо?

– Нет, – не открывая глаз, Ева качает головой, бормочет едва слышно, – зажилась я на этом свете, только от этого нет лекарств.

В приоткрытом окне колышется занавеска, мелькает перед глазами прожитое, подобно тому, как переворачивает сквозняк страницы старой книжки. Немного у неё таких книг было. С ятями, твёрдыми знаками… Как батька с мамкой один за другим помёрли, совсем не до книг стало.

…У Алеся-то дома в отцовском кабинете книг – море. Он про путешествия читать любил. Сядут они, бывало, на берегу речки, Алесь «Робинзона Крузо» пересказывает, Михась маленький к сестре прижимается, глазёнками моргает, кажется, понимает всё. Янек рядом на коленках ползает, с кувшинчиком играет… Будь он жив, поверил бы, что сынок, Стась, в небо поднялся? Не было никогда в их деревне лётчиков.

Теперь и выше летают. Как знать, может, внук сподобится. Соседка Стефания хоть и на пяток лет моложе, сгорбилась уже, ослепла на один глаз, но по-прежнему ни во что не верит: «То, думаете, правда в космос летают? Пропаганда всё». Чему же не правда, коли в писании сказано: «на небе, як і на зямлі…»

Вроде длинную жизнь прожила, а вспоминать начнёшь – ушло всё, сквозь пальцы песком просыпалось. Да и было ли…

Без очков фотографии на стенке не рассмотреть, но она и так знает: там Марыся с Андреем, внук Юрочка, рядом портрет мужа, Иосифа, в рамке. Марыся по её просьбе заказала художнику: на единственной сохранившейся фотографии лица уже и не разглядеть было. Художник, известно, присочинил, приукрасил, да неважно. Может, Язэпу и понравилось бы.

Фотографии Юрочка сам отбирал, сказал: «Выставка свидетельств эпохи!» Хай она сказилась бы, та эпоха. Радости – на полушку, беды – на рупь с гаком, да гак тот не мереный…

И она с внуком на той выставке. Ещё не согнутая годами, в чёрном суконном жакете, сером бумазейном платье в мелкую полоску. Сносу тому платью не было. Ведёт по раскисшему мартовскому снегу за руку мальчонку в перешитом мамой из отцовского ватника стёганом пальтишке. Когда и кто фотографию делал, не помнит, а март тот запомнился… На правлении колхоза флаги с чёрными лентами, мужики у крыльца толпятся, то ли с радости, то ли с горя передают бутылку друг другу. Один из них к малому прицепился: «Ты, пацан, знаешь, кто такой Сталин?» Юрка, что с него взять, выставил ногу в резиновых ботиках вперед, с энтузиазмом выдал: «Спасибо Сталину-грузину за то, что нам принёс резину!» – «По радио из Москвы передали: помер», – говоривший сдёрнул с головы кепку, вытер глаза…

Она до сих пор помнит, как удивилась тогда собственному равнодушию. Смерть одного не могла вернуть другого. После Янека хоть Стась остался, а от Михася – лишь память. От той горестной памяти не уйдёшь. С ней и в гроб положат…

Ева негромко, чтоб не услышала Марыся, вздыхает. И дочке нелёгкая судьбина досталась. Как она сама с Язэпом промучилась, так и Марыся до последних дней своего Андрея досматривала. Что ж за жизнь такая, коли испокон веков, с калыскі (люльки – бел.) слышат доченьки про то, как: «Ружу, ружу полiць, белы ручкi колiць…» [60] Розу, розу полет, белы ручки колет. (бел.) Не приведи Господь, сколь шипов у той жизни…

Где-то вдалеке собака взбрехнула и умолкла. Наверное, гродненский автобус пришёл. На их улице собак никто не держит; молодые разъехались, а старикам всё в обузу. Да и сторожить-то, почитай, нечего.

Быстро темнеть стало. Вот и луна уже жёлтым блином в комнату заглядывает, проверяет: жива ли полуночная собеседница? Не спится ночами, с кем и поговорить, повспоминать, как не с молчаливой сяброўкай [61] Подругой. (бел.) , пока она за облака не спрячется.