Анатолий Мариенгоф - Екатерина

Падал снег.

Фике то и дело прижимала горячие пальцы к стеклу. Когда пальцы охлаждались, она клала их на пылающие глаза. Но это не помогало.

Башня Роланда высилась, опушенная снегом. Она казалась тенью. Поднявшейся тенью. Тенью, оторвавшейся от земли. Скамеечки, стоящие на берегу ледяной речки, походили на белых четвероногих зверьков.

Падал снег. В темном небе появились звезды, маленькие и большие. Подобно людям и животным, были одинокие звезды, были звезды, имеющие спутников в своем медленном движении по небу, и звезды, сбившиеся в кучки.

«У наследника русского престола глаза, как звезды», — подумала Фике. Она забыла, что у Петра Федоровича бесплечее тело, похожее на длинную-длинную шею.

В комнату заглянула Бабет Кардель. Обнаружив свою воспитанницу застывшей у окна, неулыбающейся, с взором, устремленным в звездное небо, Бабет на цыпочках подкралась к ней и, нежно обняв за низкую талию, прошептала в пылающее ухо:

— А я знаю, о ком вы мечтаете! — и с прехитрой улыбкой назвала имя красивого двадцатичетырехлетнего офицера.

Фике с неподдельным удивлением взглянула на простодушную толстуху.

— Как вам только могли придти в голову, мадмуазель Бабет, такие несуразности!

— Ну, ну, не скрытничайте.

— Вы прямо смешны мне, мадмуазель, — отрезала Фике и с такой презрительной гримасой вышла из комнаты, что обескураженная толстуха и в самом деле сочла свою догадку несуразностью.

«Вот дура! — думала Фике, в медлительной важности минуя галерею с цветными стеклами, — толстая слепая дура».

Прошло трое суток, а с Фике никто не говорил о письме обер-гофмаршала Брюммера. Она лишилась сна и аппетита. Она даже перестала улыбаться.

«Августейшая императрица желает, чтобы Ваша Светлость в сопровождении принцессы, Вашей дочери, прибыли возможно скорее и не теряя времени, в Россию», — эта фраза ни на минуту не выходила из головы.

«Господи, ведь в письме же совершенно ясно сказано „не теряя времени“, а они вот уже третьи сутки как запираются в кабинете и все о чем-то совещаются. Всесильный Бог, о чем тут можно совещаться? О чем говорить? Что обсуждать?» — думала она, до боли сжимая ладонями свои слишком высокие виски.

Был день, когда Фике ела свиные котлеты, гуляла по Цербсту, ложилась в кровать и садилась на ночную вазу в короне, совершенно явственно ощущая ее холодок, ее тяжесть. У Фике даже слегка уставала шея. Но какая это была приятная усталость. А теперь!.. «Боже мой, Боже мой!» — и воспаленные глаза цербстской мученицы уже видели эту прекрасную тяжелую русскую корону то на дочери французского короля, то на сестре Фридриха II, то на саксонской принцессе, то, и это было подлинное безумие, на голове толстухи Бабет, которая злоумышленно прочила свою воспитанницу в жены ничтожному прусскому офицеришке.

Фике не выдержала и пошла к матери разговаривать.

— Это я. Разрешите войти, — сказала Фике не своим тоном.

— Входите, сударыня.

Иоганна-Елисавета рассматривала куклу, только что полученную из Парижа. Кукла была причесана и одета по самой последней моде.

Фике вкрадчивыми шагами приблизилась к матери.

Та, не выпуская куклы из рук, спросила:

— Вы очень беспокоитесь? Вы умираете от любопытства, сударыня?

— Да, конечно, — ответила Фике, улыбаясь.

Еще ни разу в жизни ей не было так трудно улыбаться.

— Письмо, полученное из Петербурга, волнует не одну меня. Оно волнует всех в доме.

— А что говорят о нем? — рассудила поинтересоваться Иоганна-Елисавета, продолжая рассматривать фасон маленьких фижм цвета железа, тронутого ржавчиной. — Не правда ли, сударыня, эта кукла божественно одета? Разве могли бы немцы или англичане сшить нечто подобное? Французы — народ богоизбранный.

Фике согласилась. Хотя, надо сознаться, у нее было желание несколько уточнить афоризм матери, т. е. сказать, что «эти слова, конечно, сама истина, но только в отношении французских портних, а не всех французов». Несгибающаяся девица уже считала богоизбранным народом русских варваров.

— Что же говорят, сударыня, о петербургском письме у нас в доме?

— Всякие пустяки.

— А вы, сударыня, что вы об этом думаете? Что, по-вашему, в нем заключается?

— В нем заключается…

Ах, Фике очень хотелось бы в эту минуту не показать волнения; однако не все сразу дается. Мы всего-навсего люди. Никто из нас не родится великим поваром, великим философом или великим притворщиком. Но жизнь относительно милостива. Своим избранникам она имела обыкновение предоставлять довольно широкие возможности совершенствоваться в направлениях, отвечающих их желаниям. Цели же бывают легкие и трудные. Поговорим об избранниках, потому что эта книга, к сожалению, посвящена им. Итак, мы считаем, например, что избраннику гораздо легче было вырасти в порядочного человека, чем стать порядочным негодяем. Для второго, нам кажется, требовалось затратить несравненно больше усилий, настойчивости и времени. А любители парадоксов, может быть, добавят: и таланта!

На вопрос цербстской княгини Фике с волнением ответила:

— В нем заключается приглашение русской императрицы. Вас и меня зовут в Россию.

— Откуда вам это известно, друг мой?

Фике несколько растерялась; нельзя же признаться, что брызгала левым глазом в обер-гофмаршальское послание.

— Ну-с, я вас слушаю, — продолжала допытываться княгиня, находившаяся в духе удовольствия.

Фике стала врать:

— Я узнала это через гадание.

— Вот как?

— Да! да! — очень искренно воскликнула лгунья. — Фразу о приглашении нас в Россию я вывела из букв, составляющих мое и ваше имя. Я научилась этому искусству в Брауншвейге от одной женщины.

И Фике принялась пояснять с видом старого опытного мага:

— Буквы и цифирки рассыпаются по канве. Конечно, надо знать, как ее расчертить. Тут на помощь приходят звезды. Потом при помощи точек определяешь порядок. Это совсем не просто. Над одной маленькой фразой я билась тринадцать часов.

— Ну, если вы такая ученая, — сказала насмешливо цербстская княгиня, — вам надо лишь отгадать остальное содержание делового письма в двенадцать страниц.

— Хорошо, я постараюсь это сделать, — ответила Фике и, поклонившись, вышла из комнаты со спокойной важностью, которую она обрела еще быстрее, чем потеряла.

Вечером юная комедиантка передала цербстской княгине записку следующего содержания: «предвещаю по всему, что Петр Федорович будет твоим супругом».

Прочитав записку, Иоганна-Елисавета сделала вид, что очень удивлена:

— Да вы, сударыня, пифия!

Тогда Фике упала на колени и, целуя у матери руки, стала умолять о согласии на поездку в Россию.

— Ах, я всем сердцем чувствую, что там мое счастье, — шептала она, незаметно брызгая на княгиню левым глазом.