Анатолий Мариенгоф - Екатерина

— Стоит ли, право, считать, — сказала Фике.

Она была несгибающаяся, улыбающаяся, спокойная, с учтивостями. Что же тут за сюрприз? Все так и должно быть: и этот камергер Нарышкин с бесценными собольими шубами и палантинами от императрицы, и князь Долгоруков, вице-губернатор города Риги, переехавший через двинский лед, чтобы встретить, и эта склоненность генерал-фельдмаршала Ласси, и склоненность генерал-аншефа Салтыкова, имеющего у себя под стражей в замке Дюнамюнде бывшую правительницу империи, бывшего императора-младенца, бывшего генералиссимуса русской армии, принца Антона-Ульриха.

Трубы, трубы, трубы.

Литавры, литавры, литавры.

Барабаны, барабаны, барабаны.

И склоненность приветствующего магистрата, и эта золоченая карета, в которой цербстские путешественницы въехали в город, и гоф-фурьеры, и лейб-гвардейцы в белых кружевных манжетах, в белых шелковых бантах и в золотых кистях, и кирасиры полка Петра Федоровича, одетые как на параде: лосиного колера колеты с красными бортами.

— Это сон, — прошептала Иоганна-Елисавета.

Часовые, часовые, часовые, ночующие в ружье.

— А мне кажется сном наша жизнь в Цербсте, — ответила Фике.

Из Риги предприняли путь в 11 часов утра.

— Надо закидывать ногу, — обучал несгибающуюся принцессу первый российский щеголь, камергер Нарышкин, — закидывайте, закидывайте вот этак.

И камергер творил прекомический пируэт.

— Ах, сударь, я не умею.

— Как в кадрильи: раз-два! Раз-два!

И ничего не вышло.

Фике не предвидела, что от невесты наследника русского престола потребуется умение закидывать ногу.

В беспомощном состоянии оправдывалась она перед камергером.

— Очень странные сани.

Нарышкин сказал:

— Это сани Петра Великого.

Тогда Фике немедля закинула ногу и смешно повалилась на груду шелковых перин, прикрытых атласным одеялом.

— В сущности, это мчащаяся кровать, — пояснил Нарышкин, — укладывайтесь поудобней. Положите под голову еще подушку. Желаю вам самых прекрасных сновидений.

Изнутри сани были обиты куньим мехом, а снаружи красным сукном с серебряными украшениями…

Придворные персоны и дежурный офицер лейб-гвардии Измайловского полка сели на передок петровских саней; на запятках поместились два гренадера-преображенца и два камер-лакея.

Раздалась команда кирасирского офицера.

Рослые жеребцы и кобылы, тронутые шпорами, завиляли лоснящимися крупами.

Иоганна-Елисавета перекрестилась.

Заскрипел снег полозьями.

Раздалась команда офицера Лифляндского полка.

Конский храп сзади, конский храп спереди.

Этот концерт, услышанный Фике в нежных возрастах, остался в ее памяти на полустолетие как прекраснейший.

Поскакали.

Поезд растянулся на добрую немецкую милю: сани вице-губернатора, сани коменданта, сани камергера Нарышкина, сани магистрата, сани представителей дворянства, сани корпораций, сани, сани, сани.

В Москву!

Москва ругалась.

На низких домовых крышах, на тесовых надворотнях, кровлях и на куполах, схожих с золотыми горшками и плошками, лежал снег грудами грязного белья.

Императрица Елисавета Петровна была совершеннейшая танцовщица, подававшая собою всему двору пример правильного и нежного танцевания.

А соли в Москве не было.

Только в немногих улицах стояли слюдяные фонари на столбах, выкрашенных синею и белою краской.

— Брюху без соли, что дитю без матери, — проронил с мрачной серьезностью малыш в бабьей дырявой кофте.

— Чего? чего? — и сутулый старик незло потянул за рыжие вихры малыша, свирепо локтями расчищающего себе дорогу к дощатой лавке. — Эк, какой шустрый!

— Чей паренек-то?

— Петуховой вдовы сын.

Кто-то сказал:

— Хоть мочись во щи, чтоб солоней были, прости Христос.

— А солдат ходит в веселых видах, — выкрикнула долгоносая баба.

— Ему по казенную соль в лавку, что в свой карман.

— Усчастливилась синяя сатана.

— Воры!

— Чует муха, где струп.

— Воры!

— Ух, спереду любил бы, сзаду убил бы, — с той же мрачной серьезностью пробасил Петуховой вдовы сын, залезая пальцем в нос-репку.

— И то, в колья бы их!

— Вот и я говорю, в колья! Дьяволов!

— Эк, какой шустрый! — повторил ласково сутулый старик.

Но малыш, с глазенками как две большие веснушки, даже не удостоил его взглядом.

Бароны Строгановы писали доношение в сенат и в коллегии, что в соляной беде они не повинны, что во всем Бог, что соль с пермских варниц села за мелководьем, что нужны люди для перегрузок, а их нет.

Если дама бросила перчатку, это служило знаком приглашения на «менувет».

«Воры! Воры! Воры!» — бурчало в московских улицах, уложенных тесно, как кишки в брюхе.

Патрульные разъезды берегли спокойство.

Кавалеры и дамы пудрились перед зеркалом, держа на коленях серебряную лоханку, куда сыпалась пудра.

Прекрасные московские храмы поставлены «на костях казненных и убиенных и на крови».

Бароны Строгановы плакались перед сердобольным сенатом на великие убытки от соляных промыслов и клянчили «обнадежить милостивым награждением».

«Воры! Воры! Воры!»

Государыня, сильно потея во время танцевания, трижды переодевалась за бал.

За Москвою-рекою солдаты ночью вломились в дом купца Петрова, жену его и племянницу били смертно, кололи шпагою и пожитки грабили.

Генерал-прокурор с утра ездил по городу, а после делал извещение сенату: «Улавок множайшее число крестьян и прочей подлости, а когда продираются в лавки, то соли уже нет и это который день, а солдаты имеют умелость продираться вперед черного народа для захватки соли; первые скупщики солдаты; по всей Москве торгуют и в главную голову лейб-гвардия; берут с подлых людей знатно лишнюю цену» .

На низких крышах лежал темный ноздрястый снег.

В церквах, в исполнение указа о «Безмолвии», штрафы с разглагольствующих во время службы собирали отставные офицеры и солдаты.

В Ефиопии, говорит Аристотель, государственная власть разделяется между гражданами по их росту или по красоте.

«Где ж слыхано, чтоб хозяйствовал в храме Божьем солдат?» — вздыхал поп с Вшивоедской улицы, Яузской части.

Сенат постановил, что полицмейстерская канцелярия в разбойных делах поступала слабо и неосмотрительно; надо б в полки гвардии и в Военную коллегию сообщить с требованием, чтоб всех драгун и солдат осмотреть, не явится ли чего из покраденных пожитков, и все ли в ночь были на квартирах неотлучно.

Российские послы у дворов Версальского, Саксонского и Королевы Венгерской к всеподаннейшим своим реляциям прикладывали описательные списки самых модных товаров с ценою на них.