Анатолий Мариенгоф - Екатерина

И в последнем отчаянии Фике принялась щипать себя. Старое испытанное средство помогло: словно издалека донесся знакомый голос, напоминающий бубенчик:

— …просить вашего покровительства себе, остальному моему семейству, и той из моих дочерей, которую ваше величество удостоило дозволением сопровождать меня в поездке к вашему двору.

В ответ закачалось, закивало, закланялось черное перо. Немецкая речь прекрасного истукана, по выговору, была не очень провинциальна.

— Все, что я сделала, ничто в сравнении с тем, что я желала бы сделать для своей семьи. Моя кровь не дороже, чем ваша. Намерения мои всегда останутся теми же, и моя дружба должна цениться по моим действиям в пользу всех вас.

Произнеся это, императрица взяла в пухлые свои ладони голову Фике. Так точно берет баба в обжорном ряду крынку, полную молоком.

— Боже мой, что за прелестный ребенок!

— Девчонка-то не больно манифик. Совсем гриб чахотный.

И заглянула в глаза.

И с чмоком поцеловала.

У обласканной на всем теле кожа стала гусиной.

Впоследствии Фике утешалась, что и господа министры иностранных дворов не совсем хорошо себя чувствовали от елисаветинских заглядываний «во внутренности души», как говорила придворная дама Мавра Егоровна.

Фике спала скверно: кусали клопы, неподвижная кровать на львиных лапах мчалась, императрица заглядывала в глаза, перины были горячие, капельки пота на животе — холодные, Петр Федорович разговаривал только с жирными женщинами.

Бедняжка просыпалась с мыслью: «Господи, хоть бы немножечко потолстеть».

И щупала ягодицы свои, жесткие, как кулак.

И плакала.

И собирала в комочек рубашку и дышала на нее и прикладывала теплое полотно к векам, чтобы не были красные.

«Скоро одеваться и идти во дворец. Наверное, будет очень торжественно по случаю дня рождения великого князя. Ему исполняется шестнадцать лет. У него глаза, как звезды. Но почему-то они смотрят только на жирных женщин. Даже во время разговора со мной великий князь смотрел на мамин зад. Господи, хоть бы стать ко дню рождения жирной. Почему чудеса случаются только в книжках?»

Плакала.

Дышала на полотняный комочек и прикладывала его к векам.

«Во дворце, наверно, будет вся нация». Так Фике упорно называла придворную толпу.

В Петербурге супругу и дочь прусского фельдмаршала, приехавших в Россию с несколькими чемоданами, снабдили модною гардеробой. Девицы Карр и Салтыкова научили Фике прическе с вытянутым до половины щеки локоном и с бантами, из которых торчали цветы.

Оказалось, что императрица терпеть не может такой прически, потому что ее выдумала Анна Леопольдовна.

Господи, что же надеть из петербургских платьев, чтобы стать толстой? А то Петр Федорович опять, разговаривая со мной, будет смотреть на мамин зад. У императрицы зад гораздо шире, чем у мамы, раза в два. Говорят, что Елисавета Петровна съедает за обедом целый косяк буженины, индейскую курицу и лопату пирогов. Я теперь тоже буду съедать лопату пирогов и тогда стану вдвое шире мамы. Господи, как же причесаться, чтобы угодить государыне? У всех женщин в России лица намалеваны. Надо сказать, чтобы мне принесли белил, румян и сурьмы. Нации нравятся намалеванные. Всегда буду ходить с красными щеками, с белым носом и с черными толстыми бровями. В России любят все толстое. А в Брауншвейге бы тыкали пальцем, Брауншвейг жалкий город».

И снова плакала — почему не умеет говорить по-русски: «Папа виноват, он же знал, что Россия великая страна».

Но плакать старалась одними губами, без слез, «а то веки будут красные и не понравлюсь».

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин пронзающими щелками смотрел на Москву.

— Даже бездельные горы, на которых расположена эта деревня, называются тут вздорно: гора Варгуниха, гора Варвара, Пупыши… Пупыши… Все они Пупыши!

Но последние слова уже относились не к бездельным холмам московским, а к злодеям вице-канцлера — к Лестоку, к Брюммеру, к Шетарди, к приехавшей княгине Ангальт-Цербстской. «Фридерикова кочерга, станет теперь ею король прусский из печи жар загребать».

А про Мардефельда вице-канцлер думал: «Посла завистливого государства не можно лучше сравнить, как с дозволенным у себя шпионом».

Курантные часы на башне играли утро.

Извозчики с зелеными полостями трусили ранних седоков.

Алексей Петрович напялил малиновый кафтан.

Погляделся в зеркало, обвитое серебряной лозой.

Что-то стал делать губами.

Почти всякий, глядясь в зеркало, что-то делает губами — один поджимает их, другой прикусывает, третий выпячивает.

Губы у вице-канцлера, как две темные нитки.

«Туман, экий белый туман». С чего-то вспомнились Бестужеву иностранные города. В Копенгагене Алексей Петрович обучался в шляхетной академии, в Берлине — в высшем коллегиуме; потом, с соизволения императора Петра I, находился на службе ганноверского курфюрста Георга-Людвига. Когда курфюрст стал королем Англии, Бестужев-Рюмин был послан, в качестве английского министра, из Лондона в Петербург с нотификацией о восшествии на престол.

«Блин поджарится, сам свалится», — сказал вслух Алексей Петрович, подумав «о первейшем своем злодее» маркизе Шетарди.

«Тонконогий черт!»

После шведской войны маркиз был отозван из Петербурга.

Король, вызвав его в Версаль, просил показать елисаветинские подарки.

Шетарди хвастался драгоценностями и мехами. Прикинули, как на ярмарке.

«Покупаю за 1 500 000 ливров», — пошутил король.

Цену, на всякий случай, дал скромную.

В ноябре 43‑го года Шетарди, по желанию Елисаветы, вернулся в Россию. Однако в качестве посла принят не был, так как верительных грамот с императорским титулом для монархии не предъявил.

«Имею известность, что войск французских бригадир Шетардий снабжен вверяющими письмами двух образцов, в одном государыня титулуется императрицей, в другом царицей, — говорил сенату Бестужев-Рюмин, — господин Шетардий имеет напрасное воображение выторговать союз с Россией за титул» .

Проживая при русском дворе простым и, как говорилось тогда, «бесхарактерным человеком», Шетарди играл в большую политическую интригу.

«Ссажение вице-канцлера, — писал он из России в цифирном пассаже, — есть такое дело, как совершенно необходимое наперед учиниться имеет» .

Перевод с французского не очень складный, но сделан он был человеком полезным — статским советником Гольдбахом из Бестужевской коллегии по иностранным делам. Этот статский советник, полунемец, полуеврей, обладал «особливым искусством» подбирать ключ к таинственной цифири депеш чужеземных.

«Поверьте, месьё, в варварской стране повар и амур сильнейшие союзники», — как-то сказал Шетарди своему приятелю Мардефельду.