Анатолий Мариенгоф - Екатерина

«Научи, мама», — шептали толстые горячие губы.

Молитва была с пролитием слез.

Тем не менее Казанская Божья Матерь не очень торопилась отвечать на записку, засунутую за ризу, сверкающую пурпуровыми орехами.

Бестужев боялся показаться на глаза лорду Гиндорфу, английскому министру при российском дворе.

Наконец Елисавете приснился среброкрылый ангел, с большим мешком в зубах, летающий над Санкт-Петербургом. «Что у тебя, миленькой, в мешке-то?» — стала кричать императрица ангелу. Но тот, летая под облаком, ничего не слышал. Тогда императрица, наплюнув на удивление петербургских жителей, вскарабкалась с удивительной ловкостью на Петропавловский шпиц, пронзающий облако. «Скажи ради Бога, миленькой, что у тебя в мешке?» — вторично крикнула государыня, вертясь вокруг шпица быстрее колеса, наподобие шутливой женской персоны из курьезного шпрыгмейстерского действа. «У меня в мешке сто пятьдесят тысяч голландских ефимков», — ответил басом удивленный ангел. «Верно, простудился миленькой, — подумала государыня, продолжая дивно и штучно крутиться, — кто же по такой погоде голышмя летает, вот и захрип», — и предложила удивленному ангелу: «А ну-ка, миленькой, лети ко мне в покоец, я тебе соболью шубу жалую».

Наутро Елисавета дала согласие разменяться ратификациями, справедливо решив, что Божья Матерь, подобно Бестужеву, советует продать тридцать тысяч русских солдат Англии и Голландии.

Лорд Гиндорф, имеющий присутствие у императрицы на конференции, сказал:

— Англия, Ваше величество, покупает у России пеньку, кожу, железо, полотна, поташ, ревень, рыбий клей, щетину и воск. А Пруссия пытается через посредство и с помощью графа Лестока, а также друзей его господина Воронцова и господина Трубецкого, купить у России ее великое будущее. Какое дерзкое и безумное желание, Ваше величество!

— Господин первый лейб-медикус и сочувственники его не иначе как прусские партизаны, — заявил великий канцлер, оправляя длинными пальцами портрет Петра Великого на голубой ленте, — смелые и ретивые прусские партизаны, так их величает и господин Финк-фон-Финкенштейн в своих реляциях к королю.

Елисавета, не поднимая глаз, дышала на мягкие руки. В дворцовой каморе, отапливающейся плохо складенной печью, было хоть и не довольно морозно, как в большой зале с зелеными деревянными панелями, но все же «прохладительно» — всякий рассуждающий видел пар, струящийся из собственного рта.

Государыня подумала: «Надо б перед конференцией скликать в камору караульных чинов».

В таких случаях гренадеры выстраивались в несколько шеренг и до надувания синих жил на лбу выдыхали из себя тепло. Сама монархиня изобрела этот способ «самого скорого натапливания комнат».

Лорд Гиндорф, в придачу к пеньке и щетине, настойчиво требовал голову графа Лестока, интригующего против английских интересов.

«Кругом в ворах и шпиёнах», — положила в мыслях императрица, прислушиваясь к тяжелому биению своего ожиревшего сердца.

Из перлюстрированных в иностранной коллегии депеш Финка-фон-Финкенштейна, заменившего в Петербурге Мардефельда, Елисавета знала о субсидных деньгах Фридриха II для первого лейб-медикуса и для графа Михайлы Ларивоновича Воронцова — государственного вице-канцлера, лейб-компании поручика, орденов Александра Невского, св. Анны, Польского белого орла и Прусского черного орла кавалера.

«Ишь ты, и в голове-то у Михайлы Вседержитель реденько засеял, а туды ж тебе, в шпиёны, — и государыня пыряла голубыми глазами рассуждающих персон. — Научи, мама, что с медикусом делать, что с Михайлой?»

А в памятную морозную ночь, когда отечество от иноземщиков спасала, кто сидел кучером на облучке саней, скакавших к светлицам гвардии Преображенского полку? — Воронцов Михайла. А кто стоял на запятках? — Лекарь Лесток.

«Ох, мама, туго мне! Ох туго!» — и монархиня, забыв про лорда, громко шмыгала носом.

О, эти ожиревшие женские сердца!

Шевелились, как черви, толстые губы Бестужева.

«Он продает императрицу за чистые деньги англичанам, австрийцам и Саксонцам, не отнимая от себя, впрочем, свободы подбирать и где-нибудь в другом месте», — писал Дальон о великом канцлере.

«Знаю я, Алексей Петрович, и твои добрые свойства», — злилась в мыслях императрица.

Плохо складенная печь стелила голубоватый чад.

— Англия не так уж много продает в Российскую Империю, — продолжал лорд Гиндорф, — покупают же великобританские купцы более двух третей всех вывозимых отсюда товаров. Свыше миллиона английских денег ежегодно остается в России.

Далее англичанин пояснил, что все это делается не из выгод, не из меркантильности, столь, де, не свойственной островитянам, но из самых искренних побуждений и бескорыстной дружбы, которую неизменно питает Георг II к дочери Петра Великого.

— Разве не могли бы великобританские купцы на свои деньги приобретать, по примеру подданных прусского короля, прекрасный рыбий клей и щетину в какой-нибудь другой стране, — улыбнулся лорд.

Монархиня, пырнув его глазами, мысленно выплевалась: «И Финч туркал меня щетиною с рыбьим клеем, и этот щетиною с рыбьим клеем. Тьфу на вас, купецкие лорды!»

— Что же касается прусского короля, — заключил бескорыстный островитянин, — то я, право, боюсь, не дал ли он клятву, подобно афинским юношам в храме Аглавры, считать границею своего государства: пшеницу, овес, лен и коноплю, т. е., иначе говоря, считать своею всякую возделанную и обработанную землю.

«Ишь, диявола, козыряет как!»

Бестужев кивал головой, осыпая пудру с пышного парика.

«Пенька, кожа, ревень, щетина, рыбий клей… О Господи!»

Чадила печь.

Конференция длилась два с половиной часа.

Государыне казалось, что у англичанина все в лице будто перевернуто: нижняя губа вместо верхней, верхняя вместо нижней, так же и веки; а уши: «Ба! ба! ба! К волосам вострые, а мочки баранкой.

Чистый бес!»

Петр Федорович, обучив военному делу камергеров своих, и кавалеров, и профессоров, и кастратов, и лакеев, принялся за Екатерину, бессердечно отрывая ее от нескромных томиков некраснеющего Брантома, реже от «Жизнеописаний» Плутарха, наконец-то раздобытых, и еще реже от исторических фолиантов епископа Перефикса и отца Барра.

— Муш-кет к но-ге!

В исполнение команды великая княгиня беспрекословно отдавила тяжелым прикладом маленькую, но весьма чувствительную к прикосновениям мозоль.

— Муш-кет на пле-чо!

Столь же послушно страдалица раз в двадцатый взвалила солдатское ружье на правую ключицу, выпирающую из декольте на полвершка, как это бывает у заморенных подростков.

— Примерно неуклюжи, черт побери!