Анатолий Мариенгоф - Екатерина

У кирпичной стены теснились суконщики двумя неравными кучами. Большую составляло человек сто, сто двадцать. Это те, что не кинули работать. Кой на ком была обувка, а рубахи и порты не так, чтоб очень рваны. Держались они в степени, как и пристало суконным мастерам, получающим до четырех рублей в месяц. К мастерам присоединились старики и убогие. Они являли вид самый плачевный. Нищета к ним поторопилась, а смерть за ними — запоздала. «Эй, вы там—могильное воинство!» — крикнул им веснушчатый сновальщик из малой кучи в пятнадцать человек. Этих, пойманных на заставах, поутру привели с драгунами из полицейской канцелярии.

Князь Владимир Абрамович стал скучно спрашивать, «почему побросали станы и не хотят работать». Тяжелые фабричные мухи летали над головами.

— Что же вы, басурмане, что ли? Слов российских не понимаете? Или жалузий у вас вовсе нет на господ фабрикантов, а разбеглись отселе за тем, чтоб порты себе в Москве-реке постирать или рыбку на крючок половить? Так, что ли, я понимаю?

Суконщики, приведенные драгунами, разом загалдев, вытолкнули вперед веснушчатого молодого сновальщика Петуха.

Фабриканты, не снимая ладоней с колен, повернули на него глаза.

Скучный князь Владимир Абрамович положил пальцы на запухшие веки:

— Рассуждай, — промямлил он веснушчатому.

К фабричным воротам подскакала шуваловская карета.

— Батюшки, родные, соляной черт пожаловал, — ахнул горбатый кардельщик из могильного воинства.

И суконщики загудели:

— Соляной черт… соляной черт… соляной черт…

Эта кличка пристала к Петру Ивановичу после прохождения в сенате знаменитых принципий, обещавших казне новый миллион. Ровную цену на соль в 35 копеек за пуд нищая страна считала иродовой. Горбатый кардельщик, имея жалованья с фабриканта 1 рубль и 70 копеек за месяц, не всякий день мог солить свою краюху хлеба.

Но и казна просчиталась на шуваловских принципиях: потребление соли с пятидесятого года настолько уменьшилось, что миллиона и в помине не оказалось, а болезни, по свидетельству современника, «пошли множайшие».

Присутствующие из Мануфактур-Коллегии угодливо сбились, давая Петру Ивановичу простор около скучного князя.

— Каков в своем здоровье, Владимир Абрамович? — спросил сенатор.

— Плох, Петр Иванович. Потею, кушаю без аппетитов, с человечеством скучаю. А ты как благополучен?

И поддерживая пальцами запухшие веки, приказал во второй раз сновальщику;

— Рассуждай.

У вихрастого глаза были умные, дерзкие, похожие на две большие веснушки.

Шувалов сказал себе: « Это — заводчик бунта». И стал со вниманием слушать.

— Мы жалузии свои на господ фабрикантов с подробностью перьями описали и государыне в претолстом снесли пакете! Вот стало, государыне и потребно доброе время для узнавательства нашей несчастной жизни от господ фабрикантов.

Пепельнобородый Болотин глядел не на вихрастого, а на толстые волосатые пальцы Шувалова, ощупывающие сукно, что покрывало стол.

— Тронь-ка, Владимир Абрамович, — шепнул сенатор, — экое шишковатое недоваленное дерьмо.

— Да, дерьмо, — согласился скучный князь. Тяжелые фабричные мухи летали над головами. Вихрастый говорил складно, от минуты к минуте разгораясь двумя своими большими веснушками:

— От каторги мы только тем и отличны на фабрике господ Болотина и Докучаева, что руки наши и ноги не в железах, а другого несходства с каторгою, видит Бог, никакого нет. Да, может, на каторге и лучше. Там, слышалось, не в норах звериных работают. А мы будто кроты. Мы чистим и щипем шерсть в темноте за две копейки в сутки. Так же и сукно в темноте стрижем не меньше как по четырнадцати с половиной часов вот по этим песочным извергам, — и молодой сновальщик кивнул на большие песочные часы, высившиеся посреди квадратного двора.

— Против часов мы не ругаемся, — закричали приведенные драгунами, — мы не против суконного регламента, а темноты нет в законе.

— И чтоб штрафы клали за дело, — сказал высокий старик-прессовщик, — а то как снег на голову в июльском месяце.

— И в морду то ж, ваше сиятельство, чтоб не славу богу туркали, а чтоб за дело.

— И стегали так.

— И с умом чтобы.

Скучный князь замотал вытянутым носом:

— Пусть какой-нибудь один говорит.

Болотин, не снимая ладоней с колен, шепнул своему компаньону:

— А Шувалов-то граф, соляной черт, чего приехал?

— Почему знать.

— Может, у него к сукну повертка.

— Может, и к сукну.

— У купца Евреинова промысла-то соляные оттягал.

— Очень просто.

— Теперь, стало, от нас сукно тягать станет.

— Это так, — согласился компаньон.

— Загребущ, проклятый.

— Лапищи-то волосатые, как у лешего.

Сальные промыслы у Архангельска и на Коле, Групландские китоловные, рыбные у Каспия и на Балтике и по Белому были на откупу у Шувалова.

— Как Петр Великий, флот теперь себе строит, — мрачно заключил фабрикант.

Золотой струйкой бежал песок в часах, высившихся посреди квадратного двора.

Сновальщик, шмыгнув веснушчатым носом, сказал:

— Все бедства наши чтоб перьями описать, и чернилов, верно, в России недостанет, а коли словами, так летнего дня — мало.

И две большие веснушки под рыжими бровями Петуха погасли.

Тяжелые фабричные мухи летали над головами.

— А когда к станам вернетесь? — вдруг спросил скучный князь, поддерживая пальцами запухшие веки. — Если завтра наутрие к станам вернетесь и сукно стричь станете и чесать станете, никаких наказаниев вам не будет и все преступства ваши прощаются, а коли не вернетесь, пеняйте на свое злодейство. Постирали порты в Москве-реке и хватит. И глаза на меня не пучьте, я по-российски говорю, всем и каждому понятно, пусть он даже дурак.

Слушая одним ухом томительного князя, Петр Иванович думал: «А что, если Ванюшка, сучья негодь, не уважит государыню? Ох-ох!»

В домы возвращались на рысях. Скучный князь, не противясь, перешел в шуваловскую карету.

— При Владимире Мономахе у нас в Киеве и в Новгороде изрядные делали сукна и торговали ими в Европу. Нашими сукнами иноземцы одевались. Я это, нелицемерный друг мой Владимир Абрамович, у летописца читал. А теперь что? Да ведь в такое шишковатое дерьмо только, подкупив совесть, солдата обрядить можно. Даже не верится, что живешь в XVIII цивилизованном веке. Нет, друг мой нелицемерный, для славы отечества надобно иметь крайнее старание, чтобы мы, просвещенные вельможи, из рук дикого русского купца выдрали финансы, откупа и промышленность. Не дальше чем в прошлый четверток или середу я у вас в Мануфактур-Коллегии наткнулся на ведомость от шелковых фабрикантов, так это же смехи, друг мой Владимир Абрамович! А ну-ка скажи мне, Ваше сиятельство, сколько пар шелковых чулок или сколько персидских кружев во весь год имеют силу сделать российские фабриканты?