Анатолий Мариенгоф - Екатерина

Когда схватка кончалась, у Екатерины тяжелели веки, и она говорила, что очень устала и что очень хочет спать, но повивальная бабка, госпожа Андриана фон-Дершарт, не хотела об этом и слышать.

Все, за исключением, разумеется, роженицы, не знали, как себя вести, что делать и что говорить. Любовь в таких случаях бывает неплохой советчицей.

Государыня то и дело обращалась к маме, как она называла запросто Богородицу, прося у нее дать империи мальчика: «Племянник-то у меня урод, черт его возьми, голштинец, не хочу ему оставлять Россию».

Екатерина с большим терпением выносила «изнеможение физики».

Даже самые нежные матери, разрешаясь, не думают о ребенке.

Государыня с грустью вспомнила, что она не намалевалась.

Медленно подползал рассвет — жидкий, белесый, петербургский, беспощадный для женской красоты пятого десятка.

Петр Федорович не без интереса разглядывал морщины и морщинки, и дряблости, и запухлости на круглом, как тарелка, лице своей тетки. Может быть, первый раз в жизни он видел ее неразмалеванной.

Однако не лицо, но шея — вот неумолимый календарь возрастов женских.

С половины десятого Екатерина начала рычать. Это меньше всего входило в ее предположения.

Петру Федоровичу стало противно.

Желтые и красные листья летели из Летнего сада, разведенного ганноверским уроженцем Гаспаром Фахтом.

Государыня нервически зябла под мантильей из голубого атласа.

Наконец около полудня, по всей вероятности не без участия Богородицы, великая княгиня родила сына.

Давным-давно Елисавета уже решила назвать его Павлом.

Повивальная бабка дала новорожденному два шлепка по попке.

Раздался слабый писк.

Обычно после этого звука перерождается молодой отец, а в женщине просыпается материнское чувство.

Ничего подобного не произошло ни с великим князем, ни с Екатериной.

Новорожденного унесли в покои императрицы.

Только через сорок дней состоялась вторая встреча нежной молодой матери со своим младенцем.

Разрешившись, Екатерина ощутила себя необычайно легкой, счастливой. Словно и не было никаких «изнеможений физики».

Так произошло, выражаясь языком «Санкт-Петербургских ведомостей», «вожделенное рождение».

За это дело Екатерина получила от императрицы 100 000 рублей.

Но про Петра Федоровича вполне резонно забыли. Тогда он устроил скандал. Дали и ему 100 000.

А Салтыкова, чтобы поскорей с глаз долой, отправили в Швецкое королевство с радостным объявлением о дарованном наследнике.

С той поры фат российский так и мотался до конца своих дней по Европам.

Екатерина плакала. Она его очень любила.

А фат, по внушениям великого канцлера, лишь более или менее добросовестно прикидывался воспламененным. И то очень недолго. Он был бестужевским клевретом и прилепился к Екатерине «для узнания сокровеннейших секретов молодого двора», а также для завязки в один узел интересов великой княгини и великого канцлера, которому английский посланник сэр Гюи Дикенс посоветовал искать политического союза с женщиной, почитающей Вольтера и Монтескье.

Англичанин, хмуря седые брови, сказал Бестужеву:

— Убили мы с вами, сударь, птицу, перья от нее остались, а мясо улетело.

Под «перьями» разумелся Лесток, под «мясом» — Воронцов, Трубецкой, Шуваловы.

Англичанин жаловался:

— У меня, господин канцлер, одышка и с сердцем нехорошо. А у вас в Петербурге что ни день — комедии, куртаги, маскарады, кончающиеся при солнце. Где уж мне с одышкой за прочими министрами угнаться. Да, сударь, решил проситься домой, в Лондон.

«Санкт-Петербургские ведомости» сообщали: «Его сиятельство господин генерал-аншеф, сенатор, ее императорского величества действительный камергер, генерал-адъютант, лейб-компании подпоручик и разных орденов кавалер, граф Петр Иванович Шувалов в полудни богато трактовал в своем доме за столом на 26 кувертов римско-императорского и королевина величества господина посла, всех иностранных господ министров и некоторых придворных кавалеров. Вместо ожидания обыкновенного в окончание стола десерта, пошли все знатные гости от стола в верхний подле залы грот, где в середине на круглом столе поставлен был весьма отменной десерт новой инвенции. Оной представлял великую гору, состоящую из всяких руд каменных и минералов и из разных куриозных окаменелых вещей, яко дерев, раковин, грибов и прочего, принадлежащих к многочисленному минеральному кабинету его высокографского сиятельства. На верху сей горы стоял изрядной архитектуры и аллегорическими статуями украшенный рудник, в котором видна была рудокопная яма со многими черными людьми в обыкновенной горной работе упражняющимися, а далее по сторонам домны. На другой стороне текла с горы великая река, впадающая в приморскую гавань, где несколько судов со всем такелажем, также несколько шлюпок с промышленниками, выходили на тюленью и китовую ловлю. На реке построен был великолепный мост к горному замку, а на берегу стоял фарус с горящим на нем огнем, не упоминая о многих других строениях и фигурах при сем куриозном десерте представленных» .

И над Лондоном бывает голубое небо без единого облачка.

Сэр Уыльямс, перечитывая инструкцию, только что полученную от министра, подчеркнул длинным желтым ногтем следующий пункт: «Русских нужно убедить, что они останутся азиатской ордою, если будут сидеть сложа руки и тем дадут прусскому королю возможность привести в исполнение его честолюбивые, опасные и явно уж задуманные им планы увеличения своего королевства».

Сэр Чарльз Генбури Уыльямс из древнего графства Ворчестера, член партии вигов, сатирический стихотворец, недурной художник и политический вольтижер, поднял глаза к безоблачному небу.

«Это очень приятно пускаться в путь, — подумал он, — при благоприятных знамениях природы».

И улыбнулся, обнажив зубы, длинные, как пальцы.

У посла были свои приметы.

Стоит ли сомневаться, что небо дает советы англичанам преимущественно перед всеми прочими человекоподобными тварями, населяющими землю.

По приезде в Петербург сэру Уыльямсу была дана партикулярная аудиенция.

— Одной вахтовой шеренге, — распорядилась государыня, — приступить к ружью, а когда господин посол поедет домой, отдать честь фрунтом, на караул без барабанного боя, а обер-офицерам снятием шляп, без уклонения экспонтов.

Сэр Уыльямс, повторяем мы, был политическим вольтижером.

Алексей Петрович Бестужев поспешил обрадовать великую княгиню сообщениями о прибывшем из Лондона «истинном друге».

И над Петербургом бывает голубое небо без единого облачка.

Государыня спросила великого канцлера: