Анатолий Мариенгоф - Екатерина

По прожекту сенатора Шувалова произведена денежная реформа.

Медикусам, обучающим повивальных бабок, велено именоваться «профессорами бабичьего дела».

Приметив, что в армии о муштровании и обращении корпусами худое понятие имеют, сенатор Шувалов вымуштровал образцовый отряд и показал его Военной Коллегии, чтобы по такому способу перемуштровать всю армию, чему и была высочайшая апробация.

Екатерина

Я думаю, Алексей Петрович, что в России нельзя понравиться нации, имея пустой кошелек.

Бестужев

Я думаю, ваше высочество, что так в целом свете.

Екатерина

Это не делает чести народам, что они так меркантильны.

Бестужев

Уж нет ли тут какого-нибудь финта диявола.

Екатерина

Верно ли то, Алексей Петрович, что у государыни водянка в животе?

Бестужев

Ее величество тает, как свечка.

Екатерина

Боже мой, что будет с Россией, когда Господь позовет к себе государыню.

Бестужев

Я страшуся, ваше высочество, подумать об этой печальной минуте.

Екатерина

Муж мой не любит России.

Бестужев

Государь, который отворачивается от страны своей, не то ли, что мачеха для ребенка. Впрочем, у супруга вашего ум весьма подвижный.

Екатерина

Петр Федорович превосходно представляет гримасами целый двор, а также коверкает свою тетушку, будучи ей обязанным всем в жизни.

Бестужев

Только к скоропостижному прусскому королю, главнейшему злодею России, его высочество почтение питает.

Екатерина

Ваш священный долг, Алексей Петрович, подумать об отечестве.

Бестужев

Ваше высочество, я с подобною репликой смею отнестись и к вам.

Екатерина

Я право не знаю, что может предпринять особа, имеющая на собственные расходы 30 000 рублев в год.

Бестужев

В тесных обстоятельствах не следует убегать друзей.

Екатерина

Я слишком бедна, Алексей Петрович, чтобы их иметь.

Бестужев

Однако это не так.

Екатерина

Не просить же мне займа у вас, Алексей Петрович, когда я знаю, что вы бьетесь в копейках.

Бестужев

Поверьте старику, ваше высочество, сэр Уыльямс вам истинный друг.

У великого канцлера были умные сухие руки, оплетенные синими жилами; была на лице желтая кора вместо кожи; были узкие, пыльные, непонятные глаза; были губы, как черви; был портрет Петра на груди.

Такие канцлеры кажутся несменяемыми.

Такие старики кажутся бессмертными.

Про Екатерину он думал: «И комар лошадь свалит, коли волк пособит».

Нева явилась ледяным мостом к Петропавловской крепости с ее четырьмя воротами и одним равелином, и шестью куртинами, и шестью болверками, и золотым шпицем, легким, как солнечный луч.

Двор имел выходы в комендантский анбар у Синего мосту, где отправляли кукольную комедию, и в театральный дом при Летнем саде на берегу Большой Невы, и в маскарады; и упражнялся в карточной игре, в тресет и в ломбер, и в танцованиях и в разговорах о любовных связях Петра Федоровича с толстой Елисаветой Воронцовой, а Екатерины — с полячишкой, которого английский посол называл «сынком».

Петербургские метели не обезьянничали лондонские.

Извозчики в красных кушаках и с нумерами на левых рукавах играли, по обыкновению, у становищ в мячи, чтобы согреться.

Сэр Уыльямс к своим донесениям в Лондон стал кой-когда прикладывать денежные расписки супруги наследника российского престола.

Рубли и стерлинги Екатерина получала через барона Вольфа, английского консула.

«Минувшего генваря 16 числа к вечеру был Великий Совет в Сенджамсе, в котором подписан трактат между дворами Английским и Прусским».

Каждая из сторон обязалась помогать другой против нападения.

Этот трактат, названный Вестминстерским, успокаивал Англию за Ганновер, европейское ее владение, и развязывал ей руки для колониальной войны с Францией.

Сэр Чарльз Генбури Уыльямс в течение полугода убеждал русских, что они останутся «азиатской ордой», если не влезут в драку с Фридрихом.

В том же самом русских убеждали, и не только словами, еще несколько сэров, предшественников сэра Чарльза Генбури Уыльямса.

Вероятно, после подписания Вестминстерского трактата придется убеждать варваров в чем-нибудь другом.

Да, это верно, что в трагедии, если она хороша, зритель должен не только поплакать, но и от души посмеяться.

— Россия находится на услужении Англии, — сказал Фридрих II, а мы с королем Георгом стали добрыми союзниками. Надо думать, что солдаты, которых он купил в Петербурге, будут превосходно бить австрийцев для меня.

Но к субсидному договору на русских солдат была, оказывается, приложена «секретнейшая декларация» — поясняющая, что русские солдаты проданы Англии только на Фридриха.

Из-за этого неожиданного приложения министерство хотело отозвать из Петербурга сэра Уыльямса.

Но Фридрих отговорил.

«Это было бы несчастьем относительно молодого русского двора, который вдруг лишился бы его добрых советов при обстоятельствах критических» , — писал дальновидный король.

Если судить по мебелям, которыми Алексей Петрович обставлялся, можно было заключить, что из всех зверей он отдавал предпочтение хозяину пустыни — льву. Петербургские англичане меркантильно объясняли это угодливостью великого канцлера перед двором короля Георга: лев был зверем с английского герба.

Но чересчур трезвые умозаключения нам подчас кажутся наиболее наивными. Почему бы, право, и не предположить, что Алексей Петрович носил в сердце нежность к своей молодости: вот он, Алексей Петрович, щеголь, ветреник и умница-острослов, в службе ганноверского курфюрста; вот ганноверский курфюрст становится королем Англии; вот для Алексея Петровича из туманов возникает великий город — каменное логовище британского льва; вот и тяжелая Темза, которую, по меткому слову сэра Уыльямса, только обезьянничала Нева; вот Алексей Петрович в качестве английского министра скачет в Петербург с нотификацией о восшествии на престол Георга.

Это бестужевская молодость, далекая годами и близкая в памяти. «Ах, будто все было вчера» — так испокон века говорят старики.

За окном была ледяная неразбериха.

Над большим письменным столом, стоящим на львиных лапах, стыло морщинистое лицо под непомерным париком старинных обыкновений.

«Одревнел Бестужев, неприлично одревнел», — думал сэр Уыльямс.

Глубокие кресла, обитые бархатом цвета сырого мяса, также стояли на львиных лапах; большая серебряная чернильница имела львиную голову; толстые свечи были воткнуты в разверстые пасти тяжелых подсвечников, разумеется, серебряных. Впрочем, все бестужевские львы, деревянные, серебряные и бронзовые, немало походили и на барбосов.