Анатолий Мариенгоф - Екатерина

Версаль.

— Ваше величество, маркиз Шетарди надеется повернуть Россию в сторону интересов Франции. Для того, по мнению господина посланника, всеми способами должна быть проложена дорога к трону принцессе Елисавете. Став императрицей, она доверится русским и перенесет столицу в Москву. Граф Остерман взойдет на эшафот. Русские вельможи от интересов государственных обратятся к заботам о своих поместьях, к делам хозяйственным. В этом их прирожденная склонность. Морские силы будут преображены. Россия, ваше величество, мало-помалу вернется к старине, и Франция освободится от могущественного врага. Принцесса Елисавета ненавидит англичан. Торговые выгоды России ставили ее в зависимость от Англии. С помощью Божией на развалинах английской коммерции ваше величество утвердит французскую.

Так министр изложил перед королем содержание депеши, полученной из Петербурга.

Господин Шетарди и господин Финч, не сходясь в политических интересах, сходились, и не редко, во вкусах и мнениях.

«Большая часть дворян — закоренелые русские; только принуждение и насилие могут воспрепятствовать им возвратиться к их старинным обычаям. Между ними нет ни одного, который не желал бы видеть Петербург провалившимся на дно морское и все завоеванные у шведов провинции отошедшими к черту, лишь бы только иметь возможность возвратиться в Москву; где, вблизи своих поместий, они могли бы жить с наибольшею роскошью и с меньшими издержками» — писал в Лондон из Петербурга английский посланник 21 июня 1741 года.

Около полуночи явился Михаила Воронцов с пятью гренадерами лейб-гвардии Преображенского полка.

— Пришли, — сказал медикус Лесток.

— Слышу, — глухо откликнулась цесаревна.

— Дожидают в антикамере.

— Знаю. Не вяжись ты ко мне, ради Господа!

— Поспешай, ваше величество.

В сенцах брехали псы. Елисавета с белыми губами вышла к гренадерам.

— Дети мои, — сказала она верзилам в больших шапках из черной пумповой кожи, — так как же, не попятимся? Ретирады не будет?

Губы ее дрожали.

— Спасем отечество, дети мои? Прогоним иноземщиков?

Слезы прыснули из ее глаз, посеревших в эту ночь от страха.

Верзилы в шапках из черной пумповой кожи взревели:

— Спасем отечество!

— Прогоним иноземщиков!

— Веди, матушка!

В антикамере завоняло перегаром, редичным рыгом, простой кожей.

Елисавета вышла в соседний покоец и там, как скошенная, обрушилась перед иконой Христа Благословляющего.

— Пущай поговорит с Господом Иисусом Христом, — сказал гренадер с перерубленной бровью.

— Пущай поговорит, — сказали и остальные. Воронцов вывел верзил в сенцы. Псы, расчухав знакомцев, завиляли хвостами. Лекарь Лесток принес вина, закусок и сладких заедок.

Чарка пошла кругом.

Верзилы крякали, чавкали, рыгали.

Двор у цесаревны был не густой, гость не частый, столы малые. К поставцу же ее выдавалось водок на месяц 44 ведра с полукружкою и ⅛ кружки, вина 68 ведр, 2 кружки с четвертью, пива 538 ведр и полторы кружки.

А расходились от столов не всегда на четвереньках.

Елисавета валялась перед иконой.

Лекарь Лесток постучал в стену.

С таинственно помигивающих лампадок лилась святость на округлые розовые плечи.

Лекарь Лесток во второй раз постучал в стену.

Елисавета поднялась и оправила платье; потом оправила волосы.

Верзилы крякали, чавкали, рыгали.

Лесток в третий раз постучал в стену.

Тогда Елисавета взяла крест и вышла в сенцы, чтобы привести верзил к присяге.

Те клялись вонючими ртами. Целовали крест. Икали. Широко, до пупа, крестились.

— Дети мои, — сказала Елисавета, — когда Бог явит милость свою нам и всей России, то я не забуду верности вашей. А теперь ступайте, соберите роту во всякой готовности и тихости, а я сама тотчас за вами приеду.

Гренадеры ушли.

Елисавета опять валялась перед иконой Христа Благословляющего, в голос спрашивая у размалеванной деревяшки совета и научения.

Часы прокуковали четверть второго.

Елисавета легко поднялась и крикнула:

— Кирасу, Михайла Ларивонович! Принеси-ка, мой друг, кирасу.

И надела ее поверх платья.

К светлицам гвардии Преображенского полка, что за Литейной улицей, приехала в сопровождении лекаря Лестока и старика Шварца, учителя музыки. На облучке сидел кучером камер-юнкер Воронцов.

Гренадерская рота была в сборе. На шапках из пумповой кожи горели двухголовые орлы и, как в параде, трепыхались страусовые перья: у рядовых красные, у капралов красные и белые, у барабанщиков по краям красные, а в середине зеленые.

Воронцов приказал разломать барабаны.

— Чтоб в тихости, братцы. Разломали.

— Клянусь умереть за вас. Клянетесь ли умереть за меня? — негромким голосом спросила Елисавета.

— Клянемся! — рявкнули гренадеры. — Всех перебьем.

От рявка и гременья прямыми шпагами с медными эфесами и гарусными темляками у Елисаветы сделалось сжатие сердца. Еле слышно она попросила «всех не перебивать»…

— Ну, с Богом, — сказал камер-юнкер Воронцов.

Елисавета села в сани.

Гренадеры ее окружили. Перекрестилась. Цок, цок, цок, цок. Двинулись спасать отечество. Мороз драл носы и щеки.

С дороги Елисавета отделила отряды для заарестования графа Остермана, генерал-фельдмаршала Миниха, кабинет-министра графа Головкина, Лопухина, барона Менгдена — президента коммерц-коллегии и обергофмаршала Левенвольде.

Перед концом Невской проспективы гренадер с разрубленной бровью сказал:

— Вылазь, матушка, ваше высочество. Для тихости дале ногами двинемся.

Елисавета вылезла из саней, но от страха ногами двигаться не смогла. Тогда гренадер с разрубленной бровью взял ее на руки.

Шли.

У Елисаветы мутилось сердце. Гренадер с разрубленной бровью обдавал ее горячим перегарным духом.

Шли.

Елисавета боялась шевельнуться на непомерной ладони, которая тискала ее и мяла.

Шпиц и башенный купол, что над воротами Адмиралтейства, сверкали медными, в огне позолоченными листами.

Пришли.

Явились перед часовыми в караульне. Недремлющая стража, как всегда в таких случаях, — дрыхла. Растолкали.

— Дети мои, — сказала Елисавета, — хотите ли мне служить, как отцу моему и вашему служили?

— Хотим, матушка, хотим! Давно этого дожидаемся! — закричали караульные солдаты.

Караульных офицеров пришлось заарестовать.

Правительница империи сладко спала на груди у девицы Юлии Менгден, когда в покои ввалились гренадеры, предводительствуемые Елисаветой.

— Сестрица, пора вставать, — сказала цесаревна.

— Кругломордая! —вскрикнула девица Менгден.

— Это вы, сударыня? Вы?.. Что вам здесь, сударыня…