Людмила Третьякова - Театр для крепостной актрисы

Николай Петрович лично следил за питанием труппы. Суммы, отпускаемые «на стол», им корректировались в зависимости от обстоятельств. Переведя некоторых актрис в Петербург, Шереметев, принимая во внимание и тяжелый климат, и оторванность девушек от родных семейств, увеличивает ассигнования на питание, доведя его до 28 Ziкопейки в день. Много это или мало, показывают цены того времени: фунт (400 г) мяса — 4 коп., пара яиц — 1 коп., пуд муки — 40 коп., фунт масла коровьего — 6 коп., фунт рыбы — 4 коп., фунт соли — 1 коп. и т.д.

Напасти, однако, не обходили шереметевскую труппу. В конторе вели строгий учет: кто, чем и сколько дней «недужит». Особенно было много рапортов о заболевании цингой. Считается, что это следствие малого потребления овощей и фруктов. Может показаться странным, но в те времена они стоили довольно дорого.

Граф был озабочен таким положением дел. Из-под его пера вышел строгий наказ управителю: «Танцовщицы часто бывают больны и не малым числом. Также посмотреть, не дурно ли живут теснотой и перевести в хорошие покои. Также осмотреть пищу: коли оная дурна и мала, то мне дать знать и понаведаться, каждую кому можно сделать прибавку и как добавя круп и масла или капусты, то составляется порядочный обед... и несколько присмотреть, что порядочно ли живут, нужно к ним заходить и надзирательницам повелеть, чтобы хорошо и не лениво за ними смотрели, дабы здоровье и честь сохранены были».

Театр Шереметева был единственным в России, где актеры получали жалованье. Оно складывалось из трех составляющих: определенная сумма «на припасы», то есть на питание, плюс на одежду, плюс — и это уж вовсе из ряда вон — денежное вознаграждение.

Большинство актеров в качестве зарплаты получали 58 — 60 копеек в месяц, оперный певец — 1 рубль. Актрисы и балерины получали в среднем в двадцать раз больше.

По случаю оглушительного успеха «Самнитских браков» годовые оклады первых актрис выросли вдвое, втрое, а Параша за свою Элиану получила шестикратную прибавку. Ее годовой оклад составил триста рублей.

В 1800 году у ведущих актрис было огромное денежное вознаграждение, несоизмеримое с тем, что получали примы императорских театров. Жемчуговой «назначено» 1500 рублей, Буяновой — 500, Шлыковой — 350.

Конечно, первая актриса Прасковья Жемчугова была самой высокооплачиваемой. Но и основной состав труппы не бедствовал. Исследователи шереметевских театров рисуют такую картину: «Они обеспечивались полным довольствием, натурою, платьем, квартирой при барском дворе и помимо всего этого большим жалованьем, которого не только с избытком хватало им, но имелась возможность обогащения. Жизнь их была настолько обеспеченной, что они даже снабжали своими сбереженьями в нужный момент контору графа, отдавая их взаймы под проценты».

Глядя в распоряжения графа о возврате процентов актерам, понимаешь, что это составляло совсем не шуточные суммы. Если, скажем, крепостная актриса помещала деньги в графскую «сберкассу» сроком на десять лет, ее сбережения увеличивались в два с половиной раза.

Но, как всегда и везде, рядовой труженик сцены или человек многодетный еле сводил концы с концами. Он и представить себе не мог, как живет элита шереметевского театра. Тому, кто мал, незаметен, хвор, могли задержать выплату жалованья или вовсе не дать денег. И не всегда слезные обращения к графу приводили к успеху. Шереметев нередко отмахивался от этих просьб, уделяя внимание людям здоровым, способным на отдачу, многообещающим.

Однажды обратившемуся к нему крепостному певчему с прошением «о невыплате» граф повелел ответить, чтобы тот «таковыми вздорными просьбами» его не беспокоил, а «ежели и впредь сие сделает, то поступлено будет с ним инаково».

Придет время, когда он устыдится подобных поступков. По-прежнему самолично рассматривая каждую просьбу, он наберется терпения вникать в суть проблемы и отказывать будет по справедливости, в редких случаях. Сколько совсем незнакомых людей и получат помощь, и выучатся за его счет! Скольким он даст и хлеб, и кров! И произойдет это под влиянием Параши, которая имела какое-то особое, несвойственное большинству людей устройство сердца. Никакие очевидные успехи, ни первенствующее положение в театре, ни блеск шереметевских бриллиантов не могли притупить в Параше жалость к «маленьким людям», к тем, кто никак не отмечен природой или даже обижен ею. Знай она о «сокрушениях» певчего — тут же избавила бы его от них. О ком ведала — тому помогала.

Далеко не сразу, а исподволь Николай Петрович заметил в своей возлюбленной эту тихую, желавшую остаться незамеченной милость к ближнему. Для него, которому привычен был эгоизм людей его круга и крепостных фаворитов, такие свойства Параши казались просто загадкой. Да и она едва ли могла объяснить их. Просто жила, как Бог на душу положил, не пытаясь ни в чем переубеждать графа, не коря, как бы заранее прощая всех и вся. Наверное, это и есть та самая праведная сила, которая, не обнаруживая себя, заставляет и поклоняться себе, и следовать за собой.

Привязанность графа к Параше крепла день ото дня. Должно быть, он и сам не думал, что будет именно так, и до времени не старался обзавестись с ней одной крышей — ему достаточно было и того, что Парашу приводили в его апартаменты.

Но близость с ней затягивала как омут. Ночных свиданий уже становилось мало. Вникал ли граф в отчеты управляющих, составлял ли распорядительные записки и письма в вотчины, читал или музицировал, ему было необходимо ощущать Парашино присутствие.

...Николай Петрович имел вовсе не простой нрав. Вспыльчивый и импульсивный, нелегко сходящийся с людьми, в Парашином обществе он неизменно обретал душевное равновесие. Каждый человек не раз чувствовал, как порой его тяготят, будто лишают сил одни люди, другие же действуют словно лекарство. Таким было для графа общение с Парашей. Они оба до самозабвения любили театр, музыку. Это делало их разговоры и бесконечными, и творчески очень полезными. Всякий раз, слушая свою подругу, Николай Петрович, с его университетской выучкой, не мог не подивиться тонкости и здравомыслию ее рассуждений.

Между тем, сама того не замечая, Параша в общении с графом сдавала непрерывный экзамен. Любая неловкость, неделикатность, какой-то пустяк, выдававший ее происхождение, наверняка покоробили бы Николая Петровича. Вот оно, кузнецово наследство, дает себя знать!