Людмила Третьякова - Театр для крепостной актрисы

Этот непритязательный, как бы с натуры нарисованный набросок примечателен тем, что заставляет усомниться: в такой ли уж нищете, как это принято считать, росла Параша? Быт скромный, но, заметим, вместо лучины — свечи, и пусть незатейливое, но украшение на стенах.

Должно быть, большое семейство — кроме Параши, Ковалевы имели четырех сыновей и младшую дочь Матрену — могло бы жить несравненно лучше. У Шереметевых крестьяне не бедствовали — это являлось залогом благосостояния в первую очередь самих хозяев. Но в семье Ковалевых все осложнялось тем, что Иван Степанович крепко пил.

Бессонов в своей книге дает понять, что отца знаменитой актрисы сильно угнетал его физический недостаток, а прилепившееся прозвище раздражало самолюбивую натуру. Вероятно, Горбун был совсем не прост и, имея золотые руки, считал, что жизнь обидела его, а люди вокруг злы и несправедливы. Какие иные силы и способности он чувствовал в себе? Каким видел себя в глубоко затаенных мыслях? Сие осталось тайной. Реальностью же для кузнеца было искореженное тело и пренебрежение сельчан, слишком часто видевших его тяжело и мрачно пьяным.

Примечательно, что кузнец пытался даже жаловаться начальству на неподобающее отношение и ненавистную кличку. Но где было искать защиты его жене и детям, жившим в настороженной, вечно грозившей хмельным разгулом атмосфере?

Между тем в большом семействе Ковалевых нашлась душа, которая искренне жалела несчастного, по сути, человека, легко прощая ему все то, на что способно помутненное хмелем сознание. Этой душой была Параша.

Какие-то подспудные нити особой близости соединяли дочку и отца, словно в Параше должны были воскреснуть погибшие в кузнеце задатки, чтобы явиться уже талантом — ярким и неоспоримым. Несомненно, что такие черты характера, как замкнутость, желание отстраниться от многолюдства и веселья — на всех портретах Жемчугова как будто окружена звенящей тишиной, — шли, видимо, от ее отца.

Бессонов утверждал, что и внешне они были схожи — в Кускове одно время хранились изображения Парашиного родителя.

Что разделяло Петра Борисовича Шереметева с его золотыми сервизами и приятными вечерами в обществе Екатерины Великой и деревенского кузнеца, несшего последнюю денежку в кабак, дабы забыться от беспросветной жизни? Бездна. Космос. Один среди звездных светил, другой в придорожной пыли.

Меж тем спустя всего лишь три десятка лет обоих можно было бы увидеть возле колыбели общего внука. И хотя деду- графу и деду-кузнецу не удалось-таки свидеться подобным образом, невероятная породненность состоялась.

Конечно, у судьбы-затейницы много способов творить чудеса. На сей раз из не имеющих, казалось бы, никакой связи совпадений, случайностей, целого скопища самых разнообразных явлений и предпосылок, словно из камешков разного калибра, она выложила две тропинки, дабы в назначенном Провидением месте дать им пересечься. Но главное в том, что тропинки эти не разошлись. Какое-то притяжение удержало одну возле другой, что по плечу лишь силе неодолимой, всевластной, которая правит людьми как послушными солдатами, беспощадно обрекая их то на победу, то на поражение.

И сила эта называется любовью.

Между тем время идет. Из-за границы в Москву, на Никольскую, регулярно приходят письма. Побывав во всех столицах Европы, молодой граф пришел к выводу, что наиболее ему по сердцу Париж с его кипучей культурной жизнью.

Николай Петрович берет уроки игры на виолончели и делает немалые успехи. Этот инструмент останется любимым на всю жизнь. Граф обычно садился с виолончелью среди крепостных музыкантов своего оркестра, чтобы аккомпанировать «звезде» шереметевского театра Прасковье Ивановне Жемчуговой.

А пока в письмах он упорно выспрашивает у батюшки, как обстоят театральные дела в Кускове. Теперь граф уже может рассуждать об этом вполне профессионально — вот что значат тесные знакомства, которые свел он в Париже со знатоками подмостков, композиторами, балетмейстерами, художниками. Ах, какими простенькими и наивными кажутся ему из парижского далека кусковские постановки, какими неискушенными — домашние актеры и актерки! И Николай Петрович советует отцу, чтб из европейских новшеств стоит позаимствовать. Петр Борисович чувствовал: сыну не терпится вернуться и самому взяться за дело.

Наступил 1773 год. И вот Кусково огласилось радостной вестью: со дня на день надо ждать молодого барина. В девичьей и во флигеле, где размещалась женская часть театральной труппы, эта новость обсуждалась живее, чем где бы то ни было.

Никто — смешно сказать! — не мог строить никаких личных планов в отношении кусковского принца, но самого факта его появления в этих краях хватало, чтобы неясные предчувствия, сохраненные в тайне от самых сердечных подружек, будоражили молодую кровь и укорачивали ночной сон.

Николай Петрович, как и ожидалось, за время четырехлетнего отсутствия стал куда как пригож. И то сказать: уехал юношей, приехал молодым мужчиной. Среднего роста, ладно сложенный, Шереметев-младший, по воспоминаниям своего врача, отличался отменной ловкостью, быстротой в движениях и исключительно обаятельной белозубой улыбкой.

Вся женская часть Кускова, помня рассказы бабушек, твердо знала, что, передохнув после скитаний и не менее утомительных торжеств по случаю счастливого возвращения, молодой граф выберет себе фаворитку среди театральных пастушек. Дело было обыкновенное, привычное, но оттого не менее волнующее.

Принято считать, что для крепостной актрисы сделаться «полюбовницей» барина оказывалось равнозначным чуть ли не смертному приговору. Однако жизнь и притязания человеческие многообразны и не приводятся к общему знаменателю: далеко не все удостоенные «вниманием» своих господ почитали себя жертвами. Все зависело от обстоятельств.

Знаменитая актриса Елизавета Сандунова, чтоб избегнуть гарема графа Безбородко и соединиться с любимым человеком, действительно решилась на смелый шаг. Прямо во время представления бросилась к ногам присутствовавшей в театре императрицы. Та пришла на помощь влюбленным, они поженились и жили счастливо, что, впрочем, впоследствии не помешало их громкому и скандальному бракоразводному процессу.