Элли Мидвуд - Австриец

— Нет, господин обвинитель, я никогда не слышал о подобной договорённости между рейхсфюрером Гиммлером и подсудимым Кальтенбруннером. Насколько я знаю, подсудимый обладал абсолютной исполнительной властью над РСХА и принимал активное участие в делах всех отделов.

— И гестапо в том числе?

— О, да. Определённо.

— Вы когда-либо лично присутствовали при обсуждении вышеупомянутых вопросов между подсудимым и шефом гестапо, Мюллером?

— Да, много раз. Я часто присутствовал на их ланчах, когда они обсуждали концентрационные лагеря, деятельность Einsatzgruppen и многое другое.

— Как часто подобные ланчи имели место быть?

— По крайней мере дважды в неделю, господин обвинитель. Иногда во время ланча демонстрировались фильмы, снятые в концентрационных лагерях.

— Какого рода фильмы?

— Документальные, господин обвинитель. В них показывались гранитные разработки, как трудились заключённые, наказание провинившихся, а также иногда и казни.

Я не выдержал и расхохотался после прочтения последней фразы из распечатки допроса Шелленберга, предоставленной мне доктором Гольденсоном во время его очередного визита в мою камеру. Его, похоже, смутила моя реакция.

— Вы нашли что-то забавное в допросе мистера Шелленберга?

— Ну да, вообще-то, очень даже забавное. Похоже, что герр Шелленберг, сам того не зная, решил загадку, которая занимала ваши, психиатров, научные умы вот уже сколько времени. Очевидно, моё отсутствие аппетита объясняется крайне просто: я не могу есть, если не вижу, как кого-то расстреливают. Как думаете, может, можно будет организовать мне тут небольшой зрительный зал, какую-нибудь простыню на противоположной стене, скажем, чтобы я снова мог наслаждаться частными просмотрами во время обеда? Наблюдать за чьими-то предсмертными муками очень способствует повышению моего аппетита, согласно герру Шелленбергу.

Доктор Гольденсон наблюдал за мной со сосредоточенным видом, пока переводчик переводил ему мои слова.

— Это сарказм, мистер Кальтенбруннер?

— А вы сами-то как думаете, доктор? — Я скрестил руки на груди.

— Так вы говорите, что он лгал по поводу этих фильмов?

— Я говорю, что он лгал об этих ланчах как таковых. Доктор, Мюллер и я… Как бы мне это получше вам объяснить? Состояли не в самых дружеских отношениях. Грубо говоря, он считал меня недоумком, а я — его. А теперь скажите мне, как вы думаете, стал бы я приглашать на ланч — по крайней мере дважды в неделю — человека, которого я терпеть не мог?

Американский психиатр молча смотрел на меня какое-то время, в затем наконец проговорил, поднимаясь:

— Я больше не знаю, что о вас думать, мистер Кальтенбруннер. Ваше поведение и ваши слова все ещё загадка для меня.

— Знаешь, твои слова для меня — настоящая загадка!

— Почему тебе так сложно поверить, что я полюбила Берлин? — Мелита игриво пнула мягкий, свежевыпавший снег мне под ноги. Я в ответ в шутку несильно толкнул её в сторону. Я только что подвёз её до дома после ужина, куда она меня позвала, чтобы отпраздновать мой приезд в Берлин. По телефону она призналась, что очень соскучилась после переезда сюда.

— Мне этого не понять. Мне никогда здесь не нравилось. Я австриец, и для меня нет лучше места, чем дома. К тому же, большинство берлинцев — пруссаки, а ты знаешь, как я их «люблю». Взять хотя бы Гейдриха как пример.

Мелита хихикнула и снова взяла мою руку в свою.

— Вы что, снова из-за чего-то поцапались?

— Да нет. С тех пор как меня повысили в ранге, и мы стали с ним одного звания, он мне слова больше сказать не может.

— А ты неплохо устроился, всего за один-то год.

— Ну, что я могу сказать? Я не только невероятно привлекателен, но ещё и чертовски умён. — Отшутился я и подмигнул ей.

— И от комплекса неполноценности ты тоже, судя по всему, не страдаешь, — Мелита заключила, смеясь.

— Даже если бы и страдал, то тебе бы уж точно не сказал.

— Нет?

— С твоей новой работой — ни за что.

— Ты что-то имеешь против программы Т4? — Мелита игриво прищурила глаза.

— Чтобы иметь что-то против, надо сначала об этом знать, а я ничего о твоей Т4 не знаю, потому что ты мне ничего не рассказываешь.

— Расскажу, если пообещаешь, что никому ни слова не скажешь.

— Торжественно клянусь. — Я даже руку в воздух поднял, улыбаясь.

— Даже твоему Отто.

— Уже отрежь мне язык, если уж на то пошло! Чего мучить?

Мелита состроила мне лицо, в ответ на что я закатит глаза.

— Ладно, даже Отто. Давай, выкладывай, чего вы там такое делаете в вашем сверхсекретном медицинском центре, что даже меня, группенфюрера СС, туда не пускают?

— Да не так уж всё это и секретно, ну, по крайней мере, мой отдел. Но есть и другие объекты, куда даже я не могу попасть без специального пропуска. Касательно моей непосредственной сферы деятельности, я и несколько других психиатров занимаемся оценкой психически больных пациентов, чтобы решить, являются ли они кандидатами для… Новой программы эвтаназии. Ты, должно быть, слышал о том, как в тридцать пятом один человек — отец ребёнка, родившегося с сильными дефектами, — написал письмо фюреру с просьбой о том, чтобы гуманно усыпить ребёнка. Фюрер одобрил его просьбу, и это положило начало работы нашего отдела. Мы оцениваем психически больных пациентов из разных госпиталей и пытаемся свести их число к минимуму, так сказать. Это довольно честная процедура, если хочешь узнать моё мнение, потому что каждый случай рассматривают три независимых доктора, не знакомые ни с пациентом, ни с другими двумя психиатрами, и только их единогласное решение означает одобрение на эвтаназию. Если все три доктора ставят своё согласие на файле пациента, то тот в скором времени гуманно усыпляется специально разработанным раствором. То же самое касается новорожденных, страдающих от синдрома Дауна или других подобных неизлечимых болезней. В большинстве случаев родители таких детей также получают приказ о стерилизации.

— А вот это уже немного чересчур, ты не считаешь?

— Да нет, если рассматривать картину в целом. Нашей главной целью является вырастить новое поколение, которое будет физически безукоризненным, доминирующим над другими расами, сильнейшим, как древние спартанцы. Те, если новорожденный после тщательного осмотра был признан слишком слабым или уродливым, сбрасывали его со скалы. Мы, конечно, не такие варвары, но результатов хотим таких же: идеально здоровое поколение, которое передаст только такие же здоровые гены своим детям. Потому-то мы и стерилизуем всех тех, кто страдает от генетических пороков, таких как умственные заболевания, глухота, немота и прочее, проще говоря, всё, чего мы не хотим видеть в будущем поколении. И именно поэтому физически здоровые арийцы по закону должны жениться только на таких же физически здоровых арийцах. Поэтому твои дети родились красивыми и здоровыми, — заключила она с улыбкой.